Юрий Быков - На светлой стороне

– И вы знаете, какое? – снова спросил Николай.

– Всё очень прозаично. Это было вывешивание на солнце, видимо, для просушки, принадлежавших нам когда-то одежд. Пребывавшее в забытьи сознание интуитивно потянулось к этим, так сказать, родным предметам, каковым движением и запустило процесс восстановления прежних молекулярных соединений, то есть восстановления тела. Вот мы потихоньку, пока сознание просыпалось, и заполнили одежды собой. А босы мы потому, что обувь в этом процессе никак не участвовала: её просто не сохранилось – ни здесь, ни вообще где-либо…

В комнате стало тихо, как под водой. Каждый вёл мысленный диалог с самим собой, убеждая принять услышанное. Но разве был иной выход? Следуя руслом этих мыслей, учёный произнёс:

– Да, господа, мы уникальны! Сколь долгим будет наше нынешнее земное пребывание – не знаю. Возможно, под действием каких-либо факторов начнётся распад молекулярных соединений, и, значит, возвращение к исходному состоянию. Однако, теперь мы мудрее, и прежнего взгляда на это как на трагедию у нас не будет. Впрочем, вы, – он кивнул в сторону Насти и Николая, – в прошлый раз, погибнув в крушении поезда, так и не успели ничего пережить. А вот я, пару лет спустя умирая от пневмонии, мучился от осознания своего ухода… Впрочем, не менее мучило меня горе оставляемых мною жены и сына.

– А я? – подал голос Савойский. – Я не помню своего ухода.

– А ты, сударь мой, умер красиво, во сне, правда, от пьянства.

Фёдор Леонидыч печально улыбнулся и вдруг перевёл взгляд на Козличенко:

– Ну-с, а вы, смею предположить по вашим обутым ногам, являетесь представителем нынешнего поколения людей.

– Так точно, – тихо молвил Козличенко, до того внимательно слушавший и наблюдавший из своего угла.

– Успокойтесь, Лариса Дмитриевна! Разберёмся!

Иванцов протянул ей стакан воды, подошёл к окну, отдёрнул штору.

Солнечный луч высветил профиль престарелого римского императора, величественная осанка которого, однако, оставалась неподвластна времени. Высокий, большой, головастый – Даниил Викторович был значительной фигурой.

– Вы, я вижу, экскурсию уже закончили. Почему же санаторский автобус не отъезжает?

– Они этого, который мундир увидал, ждут.

– Куда же он подевался?

Лариса Дмитриевна пожала плечами:

– Исчез…

Даниил Викторович озабоченно снял трубку:

– Аркадий Глебыч, срочно зайди…

Но вместо Ениколопова на пороге с растерянным видом появился Натыкин.

– Спёрли, Даниил Викторович! Одни вешалки остались!

– Час от часу не легче… Говори толком!

– Я одежду вывесил посушить на солнце, из трубы накапало, помните, я утром докладывал… Так вот: нет её, только вешалки!

– А развесил всё, конечно, на заднем дворе? – подошедший Ениколопов остановился за спиной Антона.

– А где же ещё? – посторонился тот.

Ениколопов тяжело вздохнул.

– Там не задний двор, а проходной! Как списывать будем – не знаю… Сколько единиц хранения пропало?

– Женское платье, мундир с эполетами, два костюма. Ещё штаны, сорочки…

– Постойте, постойте, – оживилась Лариса Дмитриевна. – Один костюм был тёмный, из бархата, а другой – тройка, с жилетом?!

– Да, из двух костюмов один тёмного бархата, другой – тройка, – подтвердил Натыкин.

– Даниил Викторович, именно их я и видела! Бархатный – на мужчине с бородой, а тройка просто расхаживала, без человека…

– Как это?! – одновременно изумились Ениколопов с Натыкиным.

– Да вот так! – развёл руками Иванцов. – Лариса Дмитриевна утверждает, что у нас тут посторонние люди и предметы разгуливают…

– Невероятно! – воскликнул Ениколопов. – Лариса, ты хорошо себя чувствуешь?

– Да перестань, Аркадий Глебыч! Что-то мне подсказывает, что это не галлюцинации Ларисы Дмитриевны! – директор протянул руку к телефону. – Жанна, закрывай музей! Экскурсанты из санаторского автобуса будут стучаться – не открывай, сиди тихо, жди моих распоряжений! Всё поняла?

Положив трубку, объявил:

– Немедленно идём с осмотром всех помещений!

Много времени не понадобилось, чтобы настал черёд комнаты за синей портьерой.

– Аркадий Глебыч, что у нас там? – запамятовал Иванцов.

– Служебное помещение: храним кое-что из старинной мебели, – и осёкся, поскольку различил – и не один только он – долетавшие оттуда голоса.