Ярослав Питерский: Падшие в небеса.1937

– Пей!

Павел послушно отглотнул почти холодный чай.

– На вот, печенье бери.

Клюфт взял печенюшку и принялся жевать.

Смирнов поставил вазочку на ковровую дорожку. Отклонившись на стуле, редактор вытянул ноги, одетые в яловые сапоги. Теперь он вообще стал напоминать уставшего офицера. Так они сидели, молча несколько минут. Смирнов, закрыв глаза, гладил лоб. Павел мелкими глотками допил холодный чай, не решаясь нарушить тишину. Наконец Петр Ильич спросил:

– Ну, как съездил в Минусинск?

– Хм, вроде нормально.

– Это не ответ, – слегка грубовато ответил Смирнов.

Павел не знал, куда деть пустую чашку. Он так и держал ее в руке, крепко сжимая пальцами.

– Когда будет статья? Завтра? – Петр Ильич спрашивал, не открывая глаз.

– Да, Петр Ильич, завтра готова будет. Стараюсь.

– Много написал?

– Почти половину, – Клюфт немного расслабился и ответил спокойно.

– Хм, а в чем заминка?

– Понимаете, мне там немного непонятно кое-что.

Смирнов вздрогнул. Он открыл глаза и внимательно посмотрел на Павла:

– А что там может быть непонятного? Там все яснее пареной репы! Я же тебе и так все разжевал, отправляя в Минусинск!

Клюфт осмелел. Он поставил чашку на стул рядом с собой и вызывающе посмотрел в глаза главного редактора:

– Понимаете, есть там одно «но»!

– Одно «но»? Какое еще «но»? Банда право-троцкистов совершала вредительства! Ее настигла кара нашего советского правосудия! Что тут непонятного?!

Павел кивнул головой. Улыбнувшись, посмотрел на часы в углу кабинета. Они показывали без пяти час ночи.

– Понимаете, Петр Ильич, все это выглядело очень уж как-то постановочно. Ну вот, например, как там его называли: озлобленный на партию и советскую власть некий прораб Лепиков. За что ему было озлобляться?! Ведь он сам из крестьянской бедной семьи! Да и что он говорил?! Он сам себя оговаривал! Понимаете! Я это чувствовал! Он говорил, мол, чтобы нанести хозяйству большой ущерб, мол, давал распоряжения так строить коровники, чтобы якобы обваливались потолки и возникали пожары! Но как это возможно?! Крыша если бы рухнула, так рухнула бы сразу! А пожар сам возникнуть не может! Надо поджечь! Ерунда полная! Мне вообще показалось, что он оговаривает себя и говорит то, чему его научили!

Смирнов подпрыгнул как леопард. Он вскочил и, склонившись над Павлом, схватил его за грудки. Главный редактор зашипел, словно компрессор. Слова вырывались под таким давлением, что у Клюфта зашевелились волосы:

– Ты что тут такое несешь?! Ты что вообще несешь?! Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь?! В стране идет война с вредителями! Их тысячи! Десятки тысяч! Они окопались среди нас! А ты? Какое вообще ты имеешь право рассуждать?! Ты кто такой?! Тебя, зачем сюда в газету направили?! Направили работать! Освещать эту борьбу! Страна в опасности! Нарком НКВД товарищ Ежов повел непримиримую войну с этой сволочью! Он сдавил их в своих ежовых рукавицах! И вскоре многие гидры этой контры подохнут как собаки! А ты занимаешься какой-то болтовней! Демагогией! Да ты знаешь, что тебе может быть за твои слова?! А может, тебе жалко этих выродков?! Этих собак троцкистских?! А может, ты вообще с ними заодно?! – маленькие глазки Смирнова стали дикими.

Клюфт испугался не на шутку. Он прижался к стулу и зажмурил глаза. Главный редактор замолчал, тяжело дыша. Павел чувствовал на себе его пронзающий взгляд. Пауза зависла почти на минуту. Неожиданно спокойно Смирнов спросил:

– Ты еще с кем-нибудь делился своими догадками? Мысли свои кому-нибудь говорил?!

Клюфт открыл глаза. Смирнов отпустил его, стоял, упершись руками в бока.

– Нет, – выдавил из себя Павел.

– Хм, хоть тут дров не успел наломать, – главный редактор смахнул капельки пота со своей лысины и, тяжело вздохнув, сел рядом с Павлом.

Сняв очки, достал платок из кармана френча. Протирая линзы, тихо и почти ласково сказал:

– Понимаешь, Паша, такое вообще говорить нельзя! Никому! Никому! Понимаешь?! Сейчас такие времена начинаются, что можно запросто оказаться в стане врагов! Послушай меня, мой мальчик. Поверь. Поверь. Я чувствую, война будет жестокая и выживет в ней сильнейший. А болтуны и правдолюбы попадутся в лапы этих самых троцкистов-перевертышей!

Павел почувствовал: Смирнов говорит одно, а подразумевает совсем другое. Словно его слова предназначались кому-то третьему, невидимому, но присутствующему в этом кабинете. Клюфт с удивлением посмотрел на шефа и ничего не ответил.