Елена Мищенко - В граните и в бронзе. Яков Эпштейн

Якову Эпштейну, великому и вдохновенному труженику, ибо скульптура – это еще и тяжелый физический труд, принадлежат выдающиеся творения: «Мадонна и дитя», «Генезис», «Адам», групповые философские композиции «День и Ночь», «Смотри, человек» и многие другие.

Глядя на эти произведения сегодня, трудно представить, что они вызывали столь яростный огонь критики, что Мастеру приходилось сражаться с откровенным нежеланием понимать и принимать его искусство.

Значительное место в творчестве Якова Эпштейна занимают скульптурные портреты. Даже глядя на фотографии его произведений, понимаешь, как глубоко философски, психологически, с каким пониманием и уважением к человеку, личности работал скульптор. Каждый скульптурный портрет – это интересный рассказ. Эпштейн создал целую галерею скультур выдающихся современных ему писателей, деятелей культуры, политиков, значительных людей своего времени. Среди его работ портреты писателей Джозефа Конрада, Герберта Уэллса, Бернарда Шоу, Рабиндраната Тагора, адмирала Нельсона, выдающихся политиков Уинстона Черчилля, принца Марльборо, короля Абиссинии, даже портрет певца Поля Робсона есть в этой галерее.

Историю создания каждого из этих портретов скульптор рассказывает в своей книге «Автобиография». Познакомимся с некоторыми из них.

В 1933 году Альберт Эйнштейн прилетел в Англию, избежав тем самым преследования нацистов. Яков Эпштейн, благодаря обширным знакомствам и дружеским связям, познакомился с ним и договорился о том, что Эйнштейн будет позировать для скульптурного портрета в течение недели. Вот что рассказывает скульптор.

«Эйнштейн появился в скромном сером пуловере, хорошо отглаженной сорочке, но его волосы, его знаменитые непокорные волосы торчали во все стороны, и я находил это очаровательным. Наши сеансы проходили в очень маленькой комнатке, которая принадлежала Красному Кресту, и я попросил снять входную дверь. Секретарь очень строго посмотрела на меня и спросила, а как насчет крыши – не хочу ли я снять и ее.

Я работал очень много, но, к сожалению, Эйнштейн был занят и мог уделить мне всего несколько часов по утрам. Первый день я работал, окруженный густым облаком дыма крепчайших гаванских сигар. Это было невыносимо, но я терпел и лишь попросил Эйнштейна курить в перерывах между сеансами.

Мы разговаривали очень много обо всем: о физике, в которой я ничего не понимаю, о музыке, которую я фанатично люблю, о нацистах. Эйнштейн сказал: «Я всю жизнь думал, что я ученый, однако Гитлер довел до моего сведения, что я всего лишь – грязный еврей. Еврей – да, но почему «грязный»?

В конце наших сеансов он сел за пианино, которое находилось в соседней комнате и стал играть мелодии моего детства. Это было очень трогательно, он знал множество цыганских старых песен и очень переживал, что нацисты отобрали у него прекрасную скрипку. «Они забрали часть моего сердца», – сказал Эйнштейн.

Он следил за моей работой с наивностью ребенка и остался очень доволен».

«Встречи с ним я ожидал с особым чувством, – рассказывает скульптор. – Бернард Шоу – один из любимейших моих писателей. Я люблю его юмор, его ироничность. Ко мне в студию он пришел пунктуально. Сидел и позировал очень хорошо и терпеливо, а когда мы разговорились, оказалось, что наши взгляды на искусство расходятся. Он изумлял меня, высказывая мысли, которые мне были чужды. Так, глядя на огромную глыбу в моей студии, он спросил, что я намерен делать с нею. Не желая долго утомлять его разговорами о своих планах, я ограничился лишь тем, что сказал, что у меня есть конкретный план. Шоу посмотрел на меня удивленно и воскликнул: «Как! Вы работаете по плану? А я вот никогда этого не делаю. Вечером я намерен делать одно, а утром, когда сажусь за стол, – делаю абсолютно противоположное». Я подумал: так можно себя вести, когда имеешь дело с листом бумаги, а не с огромной мраморной глыбой».

Когда я закончил его портрет, он долго с удивлением рассматривал его и был поражен, что я верно отобразил его психологическое и душевное состояние. «Я думал, что вся современная скульптура – это нечто варварское и очень страшное», – сказал он.

В 1934 году, когда я закончил отливку его портрета в бронзе, я подарил ему одну копию».

«Он поражал меня своим одеянием, каким-то особенным выражением глаз. Глядя на него и разговаривая с ним, вы начинали понимать, что существует нечто, что называют высшей духовной властью.