Александр Штейнберг: Кавказская Одиссея и граф Николаевич

Сейчас я тоже сидел в машине, нагруженной подрамниками. Я, как ты помнишь, дорогой читатель, направлялся к своему второму репрезентативу, но был остановлен невероятной красотой синагоги Фрэнк Ллойд Райта на Old York Roаd. Моего второго благодетеля звали Грэг. Он был молодым, но уже довольно успешным адвокатом и жил с родителями в весьма престижном районе – Elkins Park.

Мы с моей супругой Леночкой подкатили к старому большому дому. Открыл сам хозяин, помог внести картины в дом. Очутившись в приемной, мы стали осматриваться. Приемная была очень большой и довольно скупо обставленной. Напротив входа находилась широкая распашная лестница. Из приемной мы попали в гостиную – также очень большую комнату со старинной мебелью. Здесь хозяин стремился вовсю показать свой аристократизм. На столиках лежали безделушки, сделанные под старину. На пюпитрах были открыты старинные книги. Насчет его псевдоаристократизма мы уже были проинформированы. Его папаша торговал ювелирными изделиями.

Грэг держался бодрячком. Он помог нам расставить картины вдоль стен, и тут же не преминули появиться его родители. Мамаша бросилась с объятиями, а папаша громко «прохауарьюкал», демонстрируя огромную белоснежную новую челюсть.

– Правда, им повезло, что они познакомились со мной? – громко задал сакраментальный вопрос скромный Грэг, хотя познакомились не мы с ним, а он с нами.

– О-о! – дружно ответили родители, – он вас сделает богатыми и знаменитыми.

Эта формула была нам уже знакома.

– Я помогу вам продать картины. Естественно, не бескорыстно, но о проценте мы договоримся потом. Да что там тянуть? Начнем прямо сейчас. – Он ухватился за телефонную трубку и начал набирать чей-то номер.

Папа с мамой умилились и захлопали в ладоши. Мы были поражены такой оперативностью. Действительно, через 15 минут появились два посетителя. Одним из них оказался его двоюродный брат, с которым он громогласно обсудил свои заслуги. Второй была владелица соседнего дома. Картины она посмотрела довольно бегло – видно, они ее не очень интересовали. После этого она заявила:

– Вот я посмотрела ваши картины, а как только вы освободитесь, мы пойдем посмотрим мою коллекцию.

Через 20 минут она уже затащила нас с супругой в свой дом. Дом был тоже очень большим, и картин в нем было довольно много. Собственно, это были не картины, а репродукции средних американских абстракционистов, оправленные в богатые рамы, совершенно им не соответствующие. С этим видом собирателей я был уже знаком. Они покупали репродукции либо на флимаркете, либо в антикварках на Vine Street, а потом хвастались перед знакомыми своими знаниями живописи, и, в связи с этим, своими удачными покупками, так как только они могли разглядеть в этой работе большого мастера. Эдакие Остроуховы.

Часто я встречал таких коллекционеров среди русских эмигрантов, которые приехали в 70-е, давно обзавелись домами и всегда искали перед кем бы похвастаться своими достижениями. Нас однажды пригласил к себе один строительный мастер, как оказалось, большой любитель живописи. Они с супругой подвели нас к гравюре и замирающим шепотом начали нам говорить, что это настоящий Пикассо.

– Я знаю, – спокойно ответил я. – Но почему так таинственно и зачем такая рама?

– Ты не понял, это подлинник. Мы его случайно обнаружили в Париже и купили, смешно сказать, за сто долларов.

– Вы уверены, что это – подлинник?

– Вот посмотри. Во-первых, тут есть подпись самого Пикассо, а во-вторых, тут карандашом поставлено два номера дробью 127 и 400. Это значит, что мастер отпечатал таких 400 гравюр, и номер нашей 127.

Я попытался объяснить, что это полиграфическая фирма отпечатала 400 репродукций с этой гравюры, что это офсетная печать, а не гравюра, но, увидев искаженное злобой лицо хозяйки, которую пытались лишить ее фетиша, спустил все на тормозах. Больше нас в этот дом не приглашали, очевидно, чтобы мы случайно не разоблачили их подлинники.

Другой наш киевский знакомый, также живущий здесь много лет и тоже занимающийся собирательством «картин», подходил к этому вопросу проще. Он приобретал их на флимаркете и считал, что только его тонкий вкус и чутье позволяют ему покупать за копейки настоящие шедевры. Со мной он уж, так и быть, согласен был поделиться славой.