Александр Штейнберг - Мистер Бейкон и Independence Hall

И опять площадь Калинина (Майдан Незалежности) вошла полностью в мою жизнь. Через нее я ходил на стадион «Динамо», через нее я ходил во Дворец пионеров на Кирова, и в Филармонию, и в Дом офицеров смотреть трофейные фильмы, через нее каждый вечер отправлялся с приятелями погулять. Крещатик и прилегающие улицы восстанавливались. Мне очень жалко было красивой гостиницы «Континенталь», Киевского цирка. Теперь вместо них на Николаевской строились консерватория, а потом новый кинотеатр. Крещатик преобразился и обрел свое особое, ни на какие новые улицы в других городах не похожее, лицо. Это радовало. Крещатик стал широким и веселым.

Прошли годы. И площадь Калинина стала для меня не просто одной из красивейших площадей на Крещатике. Каждый дом был для меня не просто домом, а произведением, за которым стоял знакомый мне архитектор – автор здания. Я знал и Примака, и Малиновского, и Заварова, и Добровольского. В мастерской Малиновского я проходил практику, когда учился в институте. Я решил тогда блеснуть и принес роскошную отцовскую готовальню, выполненную в Германии по заказу (на ней стоял номер). На следующий же день у меня стащили из нее циркуль и кронциркуль. Я был в ужасе. Александр Иванович успокаивал меня, и обещал поговорить с отцом, и таки поговорил, смягчив последовавшую беседу с ним. Добровольский был моим соседом на Владимирской. Впоследствии Анатолий Владимирович стал моим оппонентом по диссертации. Заваров неоднократно приходил к отцу советоваться, когда пошли реорганизационные дела и рухнула Академия. Милецкому я выполнял расчеты солнцезащиты для его объектов. Когда я передал свою книгу по солнцезащите в издательство, он стал ее рецензентом и написал блестящий отзыв. В дальнейшем мы встречались со многими киевскими архитекторами на конкурсах.

Для отца эти архитекторы были «молодым поколением», для меня «старшим поколениям». Раньше я считал, что смена поколений – это четверть века. Оказалось, что в творческих делах эта смена происходит значительно чаще. С Комаровским, автором двух реконструкций площади Калинина я тоже был знаком, в основном, по Союзу архитекторов. Мне понравилась первая реконструкция. Площадь стала уютной. Но в то время, о котором я пишу, то-есть 54-й год, эту реконструкцию еще не начинали, я учился еще в КИСИ, а Александр Владимирович еще даже не поступил в Художественный институт.

Мои сокурсники-приятели собирались, в основном, у меня. Наши комнаты были просторнее, чем у других. Собирались обсуждать архитектурные новости, собирались перед походом на этюды и потом рассматривали и критиковали эти этюды. Кроме того, можно было писать этюд прямо с нашего балкона. В гостиной (она же кабинет отца) ставили на стол две чертежные доски, натягивали сетку и играли в пинг-понг. Подготовка зимней сессии тоже проходила у меня дома. К летней сессии готовились на Владимирской горке. Мой ближний круг составляли пять человек. Все наши институтские дела: задания, проекты, мы делали вместе. Были у нас приятельницы тоже, но они относились ко второму, более дальнему кругу. Пребывание в лагерях очень нас сблизило. В Кальном, в течение месяца, мы все время проводили вместе: вместе парились на солнце в дикую жару, вместе занимаясь самоокапыванием, вместе проходили школу молодого бойца, вместе сидели в окопах, вместе чистили винтовки, вместе спали, вместе ели и пили и, естественно, проводили вместе оставшееся свободное время. Мы уже знали друг о друге все или почти все: и биографию, и интересы, и характер, и капризы. Наши интересы во многом совпадали. Мы чувствовали, что нужно что-то предпринять для окончательного оформления наших творческих контактов.

Первая мысль пришла в голову Володе. Дело было так. Сидели мы впятером у меня дома в меньшей комнате и готовились к экзамену по архитектуре общественных зданий. Собственно, готовились мы вчетвером: Володя, Виктор, Женя и я. Толик, как всегда, вооружился томом Хемингуэя и улегся на диван. Мы читали вслух по очереди, периодически рассматривая картинки. Когда наступила одна из пауз Толик заявил:

– Что вы муру всякую читаете? Толстые книги – это чьи-то диссертации. Незачем забивать себе голову. Возьмите тоненькие нормы СН и этого будет достаточно.

– А история, а практика? – спросил Володя.

– Полистайте картинки Грабаревской «Истории русской архитектуры». И вообще, пора уже сделать перерыв и поговорить о чем-нибудь более приятном или поиграть в пинг-понг.