Татьяна 100 Рожева: Наша клиника

– Про то, как я по Европе на машине проехал, я сам снимал, – честно отвечает он. – Согласна? – он заглядывает в глаза, совсем как мальчик. Еще бы коллекцию марок предложил показать. – Пожалуйста! – повторяет он. – Мой мальчик очень хочет твою девочку!

– Уговорил, – отвечаю я игриво, изгоняя из себя старушку с ее тухлыми семечками.

Прямоугольник зеркала обрамляет глаза Федора, наполняющиеся чем-то золотистым…

В квартире в нем включается экскурсовод: «Квартира небольшая, но я один и мне пока хватает. Ремонт сам сделал, сам нашел людей, дизайнеров троих выгнал, пришлось самому. Гонят чушь какую-то! Этот стиль не позволяет то, тот это! А я, может, вот так хочу! Вот посмотри, как в комнате получилось!»

В комнате – гибрид старинного серванта и антикварного буфета в ужасе смотрится в трехсерийное зеркало шкафа-купе в рамах алюминиевых профилей. Их пытается примирить двуспальная кровать в центре, но у нее не получается. Все, что она может сделать для потомка благородных мебельных кровей – прикрыть своим телом его инкрустированные ящички и витые ножки. Поблескивающим шторам наплевать на стилистическую драму в трех действиях, их волнует лишь яркость люстры. При свете они смотрятся богаче.

Очевидно, все участники действия обошлись режиссеру в копеечку.

– Нравится? – самодовольно спрашивает Федор.

– Да, оригинально.

– Стенка испанская! Сделана по моему эскизу! Массив вишни с инкрустацией! Шкаф немецкий, бесшумные антиударные зеркала! Кровать итальянская! Шторы на заказ шили! – гордо перечисляет хозяин.

Мне кажется, благородному потомку с двойной фамилией Сервант-Буфет неловко за хозяина, шкаф гордится его немецкой практичностью, итальянская кровать смирилась, а шторам наплевать.

– А кухню посмотри! – по-хозяйски обнимает меня Федор.

Он протискивается вперед, чтобы встретить меня рассказом, но я опережаю:

– Красота! У тебя замечательный вкус!

– Правда? – улыбается он. – Здесь ящики наши, а фасады из массива африканского дуба ироко!

– А чистота какая! Полотенца, тряпочки, губочки, идеальный порядок! – нахваливаю я.

– Да, я отличная хозяйка! – соглашается довольный Федя.

– Ну, вообще! – восхищаюсь я, найдя в холодильнике даже свежую зелень. – Федя! Ты умница!

– Я вчера закупился! – хвастается «хозяйка». – У меня вообще все есть! Мне и женщина-то не нужна, если бы не секс…

Я чувствую сзади горячее дыхание его маленького тела. Он работает бедрами, изображая, как резво он собирается меня любить. Я улыбаюсь, вспомнив совет из серии «Хозяйкам на заметку: не выбрасывайте старую меховую шапку, она станет прекрасной новой подругой вашему четвероногому другу»

– Тебе смешно? – обижается Федя.

– Нет, что ты!

– Вообще-то я не очень хочу есть, – произносит он с урчанием, сверля мою грудь глазами цвета африканского дуба ироко…

Без одежды он исполняет тот же «танец бедрами» в темпе четвероногого друга, резво работая выпуклой попой, которая, кажется, должна принадлежать собачке покрупней. Через десять минут он отваливается на итальянскую кровать, не удивив и даже не прогнув ее.

– Ну как? Тебе понравилось? – напрашивается на похвалу Федя, по-супружески чмокая меня в щеку.

– А это все или только первая серия?

– Тебе мало что ли? – обижается он.

– Ну, вообще-то я люблю действие в трех актах.

– Ни фига себе запросы! Я устал вообще-то! Я и так старался! Я давно ни с кем так не старался! У меня прием сегодня был с восьми утра, ты забыла?

– Да, Федь, извини, я эгоистка! – виновато говорю я.

Он, довольный реакций, чмокает меня в то же место.

– Щас! – загадочно произносит он, перепрыгивает кровать и отодвигает бесшумное антиударное зеркало шкафа-купе, вытаскивая оттуда здоровый черный кожух. Здоровый – в смысле «большой», и в смысле «не участвующий в заболеваниях окружающих».

– Что это? – спрашиваю я.

Федя смущенно улыбается. Он извлекает из кожуха блестящий черно-белый аккордеон, ставит его себе на колени, набрасывает на плечо ремень.

– Сыграю тебе…

– Ух ты! – я сажусь удобней на подушках, слегка прикрывшись краем одеяла. В паре слушатель – музыкант кто-то должен быть одет.

Федор сосредотачивается, склонив голову с растрепанным чубом набок, и раздвигает меха. Его выпуклая попа еще увеличивается, словно раздувается вместе с мехами, и сдувается с обратным движением инструмента. Слегка путаясь, он выводит медленную хриплую мелодию.

– Отвыкли пальцы… – качает он головой в такт музыке.