Александр Ломтев: Лента Мёбиуса

И в угасающем от ужаса сознании вспомнятся рассказы стариков о Клинической Смерти, которую кое-кто из них якобы пережил. Да уж не якобы, правы были пожилые соплеменники: вот оно, все так – и рев трубный, и свет, и Рай уж мерещится впереди…

Но ничего не произошло, зазвучал лишь грохот с небес, складывающийся в какие-то звуковые знаки:

– Ну… оже… ы… ме… шо… сигол… ысь… сдо… ги!

И несусветный потусторонний вой: ба-ба-а-а..

Видно, рано тебе еще в Рай, видно, ошиблась Судьба – не тебе суждено вкушать райский виноград, не тебе пить чистейшую райскую водичку…

И отдышавшись на Той Стороне и думать забыв о деликатесных улитках, ты только под утро решишься с останавливающимся сердцем вновь пересечь Черную Полосу, чтобы вернуться к семье и рассказать, как чудом ушел от Судьбы. Или не рассказывать – не поверят еще, на смех поднимут…

…………………………………………………………….

…А солнце, только что слепившее глаза и плавившееся в топком асфальте, вдруг провалилось за черный Агармыш, где, по уверению древних греков, и находится вход в грозный Аид. И надо включить ближний свет, а чуть позже и дальний. И мир охлопывается до облака света, которое рождают фары, и выплывают из тьмы придорожные кусты, одинокий пешеход, указатель или забытая на привязи полудикая крымская коза.

И вдруг сразу за поворотом семенит поперек серой полосы – домовитый и косолапый – ежик! Тормоз, визг колес по неостывшему асфальту, метнувшийся по кустам свет, и машина замирает перед серым, испуганно скукожившимся колючим колобком.

– Ну, что же ты, мешок с иголками! Брысь с дороги! – и клаксоном: ба-ба-б!

И колобок вдруг вздрогнет, появится черное блестящее рыльце, и ошарашенный ежик, еще ничего не видя и не понимая, посеменит на ближайшую обочину.

А ты едешь дальше, отчего-то довольно ухмыляясь и философски рассуждая о Судьбе: у каждого она своя, у тебя – своя: у ежика своя…

Когда человеку суждено умереть? Никто не знает. Нет, знает Аллах. И больше никто. Говорят, человек предчувствует приближение смерти. Бахтияр прислушался: нет, он чувствовал жжение под веками, словно на глазные яблоки насыпали песку, чувствовал тупую боль голода в желудке, слабость во всем теле чувствовал. А смерти – нет, не чувствовал. Между тем, становилось все очевиднее, что смерть дышит ему в лицо.

Бахтияр разлепил веки и снова увидел зайца. В дрожащем мареве жары он неторопливо двигался в редких зарослях саксаула, выискивая, что можно взять своими длинными желтоватыми резцами. Пустынный заяц-толай был тощ и легок, словно столетнее чучело, но Бахтияр знал: этого зайца ему хватило бы на то, чтобы продлить жизнь дней на пять, а то и на полную неделю.

Еще три дня назад он с куском саксаулового обломка в руках пытался догнать зайца, отрезать его от широкой части острова, загнать его на узкую косу, а сейчас лишь равнодушно отвернулся. В десяти метрах от него пасся заяц или в двадцати километрах – не имело значения, заяц был недосягаем.

Бахтияр заставил себя сесть. Посмотрел вокруг. Пусто. Не считая его самого, зайца и больших пеликанов на отмели у дальнего конца острова – ни души. Зная, что ничего не найдет, все же в который раз обшарил все карманы штанов и куртки. Естественно, ничего не нашел. Бутерброд с сыром, который он захватил, уходя на острова, был доеден на третий день. Одна треть в первый день, вторая треть – во второй, и третья – в третий. И потом еще пять дней без еды. Стараясь не обращать внимания на ломоту во всем теле, Бахтияр поднялся и пошел к берегу. Полузанесенная песком моторка по-прежнему торчала на отмели. Большая куча саксаула и высохшего плавника, сложенная им еще в первый день после шторма, все так же чернела на вершине песчаного бугра. Он знал, что там же, под корягой, лежат и завернутые в полиэтилен спички. Бахтияр добрел до лодки, уселся на уже горячий, несмотря на раннее утро, дюралевый нос и застыл.

Он знал, что день будет длинным. Очень длинным. Очень-очень длинным, практически бесконечным. Хорошо еще, что весна, и вода в озере не слишком соленая. Во-первых, ее можно почти без отвращения пить, во-вторых, в самое пекло можно прямо в одежде войти в воду, а потом в мокрой одежде лежать в тени моторки. Правда, в конце концов полоска тени становится такой узкой, что в ней почти невозможно поместиться, но к этому времени все чувства настолько притупляются, что можно пролежать час на одном боку, не заметив.

Сегодня его отчего-то особенно мучил вопрос: откуда на острове взялся заяц? Приплыл? Но насколько хватало глаз, до самого горизонта, не было даже намека на еще один остров, а тем более на основной берег. Может быть, принесло на каком-то обломке дерева? Вряд ли… А может, никакого зайца вовсе и нет? Может быть, это галлюцинация, мираж, игра обезвоженного мозга? Сейчас, может быть. Но зайца он увидел в первый же день, а в тот день он хоть и был крайне измучен штормом, но вполне в своем уме…