Альберт Карышев - Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой

– Молодец, сынок! Жил с одной, но поддерживал отношения со «старой симпатией»! Это, конечно, по-мужски и по-современному! Не успел развестись с первой, как женишься на другой, не представив невесту родителям, не посоветовавшись с нами, не подумав о дочери! И прописаться тебе, бедному, негде!.. А ведь, как развёлся, пообещал жить у отца с матерью и заниматься ребёнком!..

– Поговорили, хватит, – оборвал Алексей разговор. – В тебе, мама, чувствуется школьная учительница. Надеялся на понимание, а схлопотал расправу. До свидания. Отцу привет. Насте скажи, что на днях зайду.

– Нет, милый, – ответила Вера Валерьяновна, – говорить Насте, что она скоро увидит отца, я больше не стану. В который раз обманешь, и снова ребёнок будет страдать.

Среди недели Андрей Иванович собрался в Москву. До него дошли слухи о захвате государственных столичных издательств частными лицами, и он захотел выяснить на месте, как обстоят дела с продвижением рукописи его книги, принятой к публикации ещё в советское время, накануне «перестройки». Захватчики, по слухам, силились прибрать к рукам и Союз писателей, чтобы нацелить его деятельность на западническую идеологию и самолично распорядиться доходами от коллективного писательского труда. В Союзе, рассказывали Чугунову свидетели, шли тяжёлые холодные бои, и защитники против захватчиков держались геройски.

Рано утром Чугунов был на железнодорожном вокзале и в ожидании первой московской электрички прогуливался, всюду наблюдая знаки новой коммерческой эпохи, наступавшей в стране и поименованной «перестройкой». Утро было тёмное, как ночь. По привокзальной площади, выложенной серым камнем, в свете фонарей слабо мела змеистая позёмка. Раньше на площади стояли два промышленных ларька и киоск Союзпечати, скромные по содержанию, тускло окрашенные; теперь же с десяток пёстрых, ярко освещённых ларьков и киосков ходило по пятам за народом, прельщая его иноземными винами, табаками и сладостями, парфюмерными товарами и порножурналами. В просторном белёном вокзале тоже, куда ни глянь: ларьки, киоски, развлекательное чтиво и глуповатая реклама. А в билетных кассах: инфляция так вздула цены за проезд, что у небогатых людей спирало дыхание и дрожали руки, перебиравшие в кошельке обесцененные ассигнации. Билет из Григорьевска в Москву, стоивший при советской власти два рубля двадцать копеек, подорожал в «перестройку» до сотен рублей…

За решёткой стального забора, примыкавшего к вокзалу, блестели три железнодорожные линии. К первой приблизилась электричка, и Чугунов поспешил на перрон. Электричку подали старую, с жёсткими скамьями, с потускнелым печатным пластиком на стенах салонов. Скоро она набилась битком. Некоторые пассажиры поехали стоя. Чугунову посчастливилось сидеть. Он развернул купленную в вокзале свежую газету, но пробежал глазами лишь перестроечные заголовки – читать в тесноте было неловко, и думалось Андрею Ивановичу о другом.

Думал он о том, как явится в книжное издательство и несмело заговорит с редактором. Откуда взялась в нём эта заторможенность свободного общения, Андрей Иванович не мог себе объяснить – от природы он был человеком смелым, рисковым и незамкнутым. В ранней молодости Чугунов занимался парашютным спортом, плавал матросом на морских судах, а позднее, став инженером-корабелом, ремонтировал атомные лодки на дальневосточном спецзаводе. Он много чего повидал и перенёс, закалил нервы и волю; но, запоздало приступив к писательству, заробел перед редакторами газет, журналов и издательств. И робость эта со временем не исчезла. Возможно, она поддерживалась высокой требовательностью Чугунова к себе, сомнением его в своём писательском призвании, завышенным почтением к людям от литературы и самолюбием человека, попавшего в творческую среду не из околотворческой, а из посторонней, «технарской»…

Три с половиной часа занял путь до Москвы. На улице сделалось совсем светло. Выйдя из электрички на Курском вокзале, Андрей Иванович в толпе пассажиров прошёл по перрону, вышел на привокзальную улицу и, как всегда в сутолоке столицы, среди её огромных строений, почувствовал себя беспомощным и беззащитным. Долго ехал он в метро, на трамвае, потом, собираясь с духом и мыслями, двигался пешком. Открыв остеклённую дверь издательства, он пропустил на улицу какую-то даму в белой шубке, вошёл и свернул направо в комнату редакторов.

Те же канцелярские столы увидел Чугунов, расставленные по всей комнате, но за столами сидело непривычно мало работников. Прежде он ощущал на себе непроизвольные взгляды и пробирался под этими взглядами меж столов – нынче никто не обратил внимания на заезжего старого писателя с молодёжной сумкой на плече. Бывало, здесь толкались завсегдатаи издательств, «свои», и вполголоса болтали, пошучивали с редакторами – сейчас болтать было некому и почти не с кем. Двое молодых мужчин спортсменского вида, незнакомых Андрею Ивановичу, выносили из застеклённых шкафов за дверь комнаты толстые папки, сложенные на руках носильщиков, как дрова. «Похоже, рукописи, – подумал Чугунов. – Что ещё может быть в папках? Куда уносят?»