Леонгард Ковалев - Хроники минувших дней. Рассказы и пьеса

Снег сошел, наступило тепло, все вокруг зазеленело. Мальчишки, пережившие оккупацию, щеголяли солдатскими пилотками и галифе, которые они как-то ухитрялись носить, хотя размер их намного превышал габариты такого героя. Эти ребята, близко повидавшие войну, держались независимо, солидно, однако без бравады, просто и серьезно, как настоящие мужчины. У них не было отцов, у иных не было и матери. Один из таких самостоятельных хлопцев, в галифе, сидел за своей партой возле раскрытого окна и периодически, когда старушка копошилась в журнале, кое-как управляясь с покалеченными очками, выпрыгивал наружу и уходил по своим делам. Оторвавшись от журнала, учительница спрашивала тревожно:

– А где Хоменко?

Хоменко, который только что был здесь, отсутствовал. Позже, может быть уже во время другого урока, Хоменко тем же способом возвращался на свое место. Старушка поднимала очки, и – чудо! Отсутствовавший Хоменко преспокойно сидел там, где его только что не было. Изумленно глядя на него, она, возможно, начинала сомневаться в своем рассудке.

Война шла совсем близко. То и дело появлялись немецкие самолеты. Со станции паровозными гудками подавался сигнал воздушной тревоги. Самолет летел высоко. Зенитки поднимали поспешную стрельбу. Стреляли в основном мимо.

Жили мы недалеко от базарной площади. Рядом, в довольно большом двухэтажном здании, размещался госпиталь. С наступившим теплом проходившие там лечение раненые начали прогуливаться во дворе и по улице, заходили на базар – на костылях, перебинтованные, в солдатском белье.

В мае проездом на фронт из госпиталя к нам заехал отец – все тот же, как и раньше, сильный и веселый. Он был артиллерист, капитан, командир батареи, в отличной новенькой форме. Из вещевого мешка извлек хлеб, консервы, сахар, печенье, водку. С ним был товарищ – лейтенант медицинской службы, фельдшер – довольно уже немолодой, кряжистый, с красным лицом и мясистым носом, напоминающим некий овощ.

Вечером получился маленький праздник, все были веселы, смеялись, много говорили, шутили. Отец потискал, потрепал нас с Жанной, спросил, слушаемся ли мы мать.

Пришла наша землячка поговорить, спросить, как там, на фронте: она беспокоилась о брате. Потом сидели за столом, выпивали, пели любимые песни. Иван Иванович был в отсутствии.

Среди разговоров и шуток, между песен возникали минуты задумчивости за все пережитое и переживаемое, которое было у каждого, за то, что еще впереди. Жанна сидела у отца на коленях, прислонилась к нему, и он обнимал ее сильной рукой, прижимал к себе.

Окна были плотно занавешены. Керосиновая коптилка кидала по стенам колеблющиеся тени.

Я вышел на крыльцо. Теплый вечер опустился на город. В воздухе носился острый запах только что раскрывшихся тополей. Небо над головой было уже темно, но запад еще сиял золотом заката. Неожиданно, прочерчивая черный след на светлом фоне зари, возник самолет. Он шел, полого снижаясь, оставляя за собой шлейф черного дыма, из-под крыла выбивалось пламя. Над городом и в городе стояла непривычная тишина. Не было слышно ни выстрелов, ни взрывов, ни каких-либо других звуков. Самолет пролетел и скрылся, словно призрак, а из комнат звучало: «Прощай любимый город…».

И образы всего пережитого, того, что уже прошло и что еще будет, наполняли душу смутным предчувствием, вызывая тревогу и грусть.

Утром все были уже серьезны. Отец и лейтенант быстро собирались. На прощанье отец обнял всех нас. Мать плакала. Кузьмич, как звал отец фельдшера, ждал в сторонке. Это была последняя наша встреча с отцом, последнее свидание – в конце августа он погиб.

Вскоре мы перебрались жить в казенный дом, находившийся ближе и к городской окраине, и к станции. Дом был одноэтажный, но с большими комнатами, их было три или четыре. Были большие окна и высокие потолки. В одной из комнат нам был предоставлен угол. Другие углы занимали такие же беженцы и один из них – наши земляки. У дома был еще и широкий двор с огородом.

Началась какая-то уже немножко другая жизнь. Занятия в школе закончились. Появились новые друзья.

В отдаленном углу двора, за картофельным огородом, был вырыт окопчик такой глубины, что в нем мог сидеть взрослый человек. Сверху он имел перекрытие, слегка присыпанное землей, в длину был метра три. Это был как бы наш штаб. Здесь мы собирались, обсуждали свои дела, о чем-то говорили и здесь соорудили настоящую печку – плиту. Притащили от каких-то развалин кирпичей, нашли чугунную покрышку с двумя конфорками, колосники, дверку. Лидером нашим был Коривка – не по замашкам заводилы и главаря, а по действительному авторитету, как больше знающий, бывалый, к тому же рассудительный, справедливый, смелый, всегда готовый прийти на выручку. У него не было ни отца, ни матери, он жил с дедом и, конечно, носил галифе и пилотку. Он же и построил нашу печку, которая получилась со всеми необходимыми свойствами, имела хорошую тягу, и мы постоянно ее топили, конечно, не для того, чтобы греться или что-то готовить, просто это была наша игра.