Мири Яникова - Перейти границу (сборник)

К сожалению, он тоже взрослеет. Я даже знаю, когда в его жизни наступил перелом, после которого стало ясно, что и у него есть свои проблемы. Когда это произошло, он погрустнел и стал повсюду таскать за собой песочные часы. Он очень боялся, что не успеет их вовремя перевернуть. Песчинки в них сыпались неумолимо, погребая под собой белый город на берегу моря. Когда был засыпан городской бассейн, он еще удвоил свою бдительность, и все время твердил, что если он проспит тот миг, когда город скроется совсем, когда упадет последняя песчинка, ему будет некуда меня вести, потому что за время моего отсутствия события в моей сказке повернулись не самым благоприятным образом. Он, умничка, конечно же, не проспал, и течение времени было возобновлено. Сейчас он ходит довольно озабоченный, несмотря на то, что ответственность за города и деревни с красными крышами переложил на меня. Я подозреваю, что для этого он меня сюда и привез…

У меня нет к нему претензий. Я сама его об этом просила. И я знала, на что иду, поскольку первыми действующими лицами моей сказки, о которых я услышала, были солдаты. Когда мой муж в первый раз надел форму ЦАХАЛа и сел в машину, быстро исчезнувшую за воротами нашей деревни, и мы с Гибакуком остались вдвоем, он смотрел на меня немного виновато. Я его успокоила, поболтала с ним, и только когда он меня покинул, вскочив на свой неизменный велосипед, немного всплакнула.

…Вот, собственно, и все. И не так уж плохо все сложилось. Поэтому можно спокойно засыпать тем июньским вечером 1967 года на даче. Моав смотрит многочисленными красными зрачками в сердце Иудейской пустыни, и электричка, подъезжая к Востряково, издает свист на высокой ноте. Спать.

1.

Это было давным-давно, в совсем другом мире. Воспоминания об этом кусочке жизни – точнее, кусочке детства – перемежаются у меня с памятью о совсем другом детстве, которое уж точно не имеет к данной моей жизни никакого отношения. Там и город другой, да и девочка, глазами которой я смотрю на мир, имеет некоторые черты характера, которыми я очень хотела бы обладать, но увы…

Но то детство, о котором я сейчас расскажу – это детство той самой девочки, которая впоследствии стала мною. Хотя между нами лежит пропасть, но пропасть эту можно успешно заполнить обрывочными воспоминаниями, из чего я могу заключить, что все же она – это я. Поэтому, с позволения тех, кто это прочтет, я поведу рассказ в первом лице.

Я родилась в Москве, в районе под названием Черемушки, на улице Дмитрия Ульянова. Наш дом был сложен из серого кирпича, и в квартире всегда было тепло и уютно. Зимой раскалялись батареи центрального отопления, и хоть мы с сестричкой и меняли летние халатики на зимние, разницы в температуре окружающей среды мы не замечали. Зимой перед сном родители открывали для проветривания форточку, и потом мы засыпали в окружении своих кукол и мягких зверей. Теплое такое было и уютное детство.

И еще был двор. Вот о нем-то, собственно, и речь. Двор был не прост. Двор был символом. Он даже был моделью или наглядным пособием. Попытаюсь объяснить, что я имею в виду.

Дом был расположен углом. Если стоять внутри двора спиной к этой самой улице Дмитрия Ульянова, то дом был сзади и слева. Правая сторона квадрата была очерчена стеной соседнего дома, находящегося от нашего на некотором расстоянии – там был вход во двор.

Четвертой стороной квадрата мы займемся позже, поскольку в ней-то все дело. Сначала я опишу то, что было в середине.

Левая сторона двора была отделена от правой живой изгородью и состояла из клумбы, окруженной кустами, и стола со скамейками в углу. Ее оккупировало взрослое население. Пресловутые сплетницы, без которых и двор – не двор, сидели у нас не рядом с подъездами, а на лавочках этого сквера в левой части двора. Стол принадлежал доминошникам. В сквере дети иногда затевали игры, связанные с прятанием и строительством «домиков» посреди кустов. Но в основном здесь гуляли бабушки и мамы с малышами в колясках.