Виктор Шляхин - Тщеславные мечты (сборник)

Я сильно затянулся сигаретой и присел на теплый бордюр. Изабель, синкоппно дыша, примостилась рядом. Ее волосы упали мне на плечо.

В воскресенье Изабель не работала, и, хотя ей надо было готовиться к докладу по творчеству Достоевского, согласилась на прогулку по окрестностям Барселоны. Мы взяли в прокате маленький автомобильчик и вырвались из уже порядком разогретой жаровни города. Машина была совершенно послушна, и не было необходимости стесняться в обращении с педалями.

«Какой русский не любит быстрой езды!» Какой русский не любит… Глядя на красивое лицо спутницы, я начинал замечать в себе странные, казалось бы, давно уже запертые в тесные склепы обыденности, мысли. Нет, это не было простым желанием, это было чувством притяжения холодной и твердой планеты к огненной, кипящей звезде.

Через час наш автомобиль остановился у густой апельсиновой рощи, бархатными складками взбиравшейся на горный склон. Под ногами попадались мелкие камешки, но мы все же сняли обувь и босиком вошли в ароматную, прохладную сень.

На небольшой полянке из пакетов были извлечены тапасы и бутылка тернового ликера.

– Я горжусь тобой и собой тоже, – лукаво улыбнувшись, сказала мне Изабель в маленьком магазинчике, куда мы заехали по дороге, – но давай больше не будем пить водку.

Солнце играло сквозь листву, пуская своих зайчат на наши головы и лица. Вчера мне показалось, что мой испанский друг, как путник, после долгого пути по выжженной пустыне вышедший к роднику, никак не может напиться рассказами о далекой северной стране. Вот и сейчас она спросила, а кто же есть на самом деле нынешний российский президент? Who is mister Putin?

Я сидел, сжав до побеления кулаки. Очередное законодательное новшество федеральной власти практически полностью лишало меня средств к существованию. Заздравные рассуждения о снижении налогов на деле обернулись новыми поборами. Бухгалтер Галя исписывала десятую ручку, заполняя бесконечные простыни деклараций и отчетов.

Пять лет назад, начиная свое дело, я, глупый мечтатель, верил, что изможденная страна навсегда стала свободной, и поверженная гидра номенклатуры никогда больше не поднимет свои поганые головы.

Внешне многое оставалось прежним: и мозаичность магазинных прилавков, и скромные доходы граждан… Но уже исчезли с экранов телевизоров честные глаза демократов первой волны, растворились в куче приевшихся, благонадежных рыл, в холодном свете суровых чекистских глаз. Впервые дома всю зиму было холодно, а платить за квартиру приходилось в два раза больше. Уже таскали по судам журналистов независимых газет, ставших в одночасье малочисленными и малотиражными.

За окном, в кромешности февральской пурги чудищем из напрасно забытых видений вставали плотные ряды в военной форме и в одинаковых серых костюмах, ряды бюрократов-мздоимцев и озверевших армейских командиров. Горели книги, нежные души и самостоятельные мысли…

В какой-то момент я подумал, что скоро, когда вопросы о России иссякнут, кончится и интерес ко мне, а отчуждение и никчемность вновь возведут стены ледяной тюрьмы одиночества. Но Изабель, выслушав мои печальные повествования, вдруг попросила почитать ей стихи.

Изабель вторила мне стихотворением «Memento» Ф. Г. Лорки.

– Это тоже о смерти и одиночестве, – пояснила она…

Мы еще долго вели диковинную перекличку душ, говорящих, на самом деле, на одном и том же языке. Потом Изабель внезапно остановилась и спросила:

– Как ты думаешь, что должны делать люди, чтобы жить вместе долго-долго и не мучить друг друга?

– Наверное, каждому надо нащупать свой путь и не сходить с него. Делать то, что ты должен делать в этой жизни – ведь человек всегда чувствует себя неуютно, когда попадает в чужую колею. И при этом обязательно радоваться верному пути любимых, согревать их души своим теплом, дарить добро и нежность. Если людям по дороге – все это будет легко. Они приедут в апельсиновую рощу, будут читать друг другу стихи – не важно, свои или чужие – и могучее море заступится за их союз перед Богом, там, на небесах…

Можно было не продолжать. Изабель смотрела, улыбаясь как-то по-особому, и по ее глазам я прочитал, что она поняла меня.