И вдруг увидел: она спускалась по лестнице. На ней были джинсы и нежная кофточка (вчерашнее платье, очевидно, сохло на полотенцесушителе). Она улыбнулась и, кажется, обрадовалась встрече. Погуляли по Москве. Он водил её по любимым со студенческих лет местам, отвез в Зюзинский лес. Именно лесом называли они в студенчестве лесопарк в Зюзино. Он ездил туда с однокурсниками. От общаги отправлялся троллейбус, и на конечной остановке они выходили. Сейчас лес изменился – стал по-настоящему парком, облагороженным, с тропинками и прочими признаками цивилизации, но исчезла поэзия. Тогда же это был почти лес. В тот же день они были у него на даче. Приобрел её недавно, соседей ещё не знал (это облегчало конспирацию), сама дача была не обустроена, но им было хорошо. Впервые от близости с мужчиной она задохнулась, провалилась в бездну и взлетела. И не было до сих пор более счастливых дней, чем три дня до её отъезда.
Вагон мерно покачивался, в такт позвякивал стакан в подстаканнике. На оконное стекло легли наискосок полоски дождя. Он вспомнил её присказку:
Барабанит дождь по крыше,
Барабанит дождь по крыше,
Только мы его не слышим —
Мы не слышим ничего.
За стуком колес действительно не было слышно дождя. А он вспоминал такой же дождливый вечер. Это было под Питером. При каждом удобном случае он мотался туда из Москвы. Они уезжали на дачу (опять на дачу!) к друзьям. Громко сказано: дача! Так, вагончик в лесу. Тогда они целый день не выходили из него. Дождь барабанил неистово. Неистовы были и они.
Отдышавшись, она запрокинула за голову руки и смотрела на потолок – дождь настойчиво стучал.
– Интересно, а он сможет пробить крышу? – сказала она. – Вот пробьет и прольется на меня, как Зевс на Данаю.
– Тебе уже нужен Зевс? Тебе не достаточно своего Дождика? – спросил он, склоняясь над ней и целуя в грудь.
– Я не о том, – она села на кровати, подтянула ноги к подбородку и обхватила их руками. – Я о том, что мы оба изменники. Мы оба изменяем. Ты – жене, я – мужу. И находим в этой измене счастье.
Он тоже говорил серьёзно:
– Это еще вопрос, когда мы изменяем. Сейчас, когда мы вместе и счастливы, или когда возвращаемся. Ты к мужу, я к жене. Мы изменяем своей любви. Мы должны это исправить.
– Боюсь, я пока не готова. И поэтому нам лучше не встречаться…
Больше двадцати лет прошло. И вот он нашёл номер её телефона. И позвонил. Они договорились о встрече, и он едет.
Состав подходил к перрону. Пассажиры засобирались к выходу, а он всё ещё сидел на своём месте. И только глядел в окно. Он хотел увидеть её отсюда, чтобы не искать там, на перроне, чтобы подойти сразу. И увидел. Она всматривалась в лица выходивших из вагона людей. На шее у нее был тот самый жёлтый шарф, с которым они когда-то дурачились. Но как же она изменилась! Она располнела, пепельные волосы потускнели. Только сейчас он понял, что на самом деле прошло двадцать пять лет, только сейчас он увидел её возраст. А он-то ехал к той, что осталась в его памяти, чей образ не покидал его всю дорогу. Он увидел её – и испугался. Испугался, что приехал не к той, что не встрепенётся в сердце прежнее сильное чувство. А, может, просто не захотел связываться с не совсем молодой, не обласканной жизнью женщиной. Он отчётливо видел, насколько она немолода. Это ведь только когда проживёшь с человеком много лет, видишь его таким, каким он был при первой встрече.
Он не вышел на перрон, а пошел через вагоны и тамбуры в хвост состава. В последнем вагоне проводница уже собиралась закрывать двери, и он, отодвинув её, соскочил со ступенек. Не оглядываясь, он вышел к стоянке такси и поехал в аэропорт. Билет на удивление купил сразу и пошёл в туалет. Там он долго умывался. А потом посмотрел в зеркало. И видел там постаревшего человека с горькими морщинами на щеках, с нелепо собранными в пучок на затылке седыми волосами. И холодным, почти стеклянным взглядом.
А небо над аэропортом было чистым и ясным. Дождя не предвиделось.
…А по ночам Петрович летал. Как это у него получалось, он не знал. Но взмывал над фонарями, деревьями, крышами домов и летел по ночному небу. Удобнее всего было летать на доске. На неё можно было сесть, а можно – лечь грудью. Потянешь за край доски на себя и взлетаешь, набираешь высоту. Надавишь вниз – и пошёл на снижение. Очень удобно, чтобы не врезаться в какую высокую трубу или дерево. Высоту набирал Петрович хорошую – иногда дух захватывало. Ни на каком самолёте не испытаешь такое. Правда, взлетать приходилось с разбега и опускаться на землю, что тоже не очень удобно и приятно. Вот если бы был в квартире Петровича балкон, тогда другое дело. Тогда можно было бы взобраться на перила, пристроить под собой доску, а то и вовсе без доски спрыгнуть – и тут же взлететь. И прибалкониться было бы интереснее. «Нет, неправильно люди балконы используют», – рассуждал Петрович. Вот у соседа балкон – и что? Выйдет вечером, облокотится о перила и курит. Докурит до самого фильтра – и щелчком сбросит окурок вниз. Окурок, описывая дугу, летит и светится красноватой звёздочкой. Нет, некрасивая звёздочка. Вот Петрович видел настоящие – яркие, крупные. Они мерцали, словно подмигивали ему, пролетавшему под ними.
Читать дальше