Алексей Смирнов - Броуновское движение

А потом появлялся Валентин. Этот человек существовал исключительно в поездах, он бродил по ним и собирал бутылки, но с какой-то таинственной целью, не на продажу или не только на продажу, потому что брал всякие, даже пластиковые. И пел он тоже не ради денег, потому что никаких денег его пение не стоило, никто ему ничего не давал, он просто кривлялся в дверях, будучи в неизменно приподнятом настроении, и что-то рычал, а мотив угадывался не сразу.

Однажды, когда он был в особенном ударе, Валентин громко сказал, что учился в итальянской школе, и очень медленно, с гримасами и приседаниями, исполнил Мамбу-Италию. Но потом зарыдал и признался, что все наврал.

Как-то раз он явился с найденным на помойке черным зонтом. Этот зонт, весь в рваных дырах, совсем разрушился и свисал с ломаной ручки сплошным полотнищем, подобно развернутому флагу «Веселый Роджер». Оказалось, что это не просто счастливое приобретение, а реквизит, приспособление для драматической импровизации. Валентин, ломаясь и содрогаясь в корчах, затянул песню, из которой все стало ясно. «Главней всего, – пел Валентин, – погода в доме! А все… другое… суета! Лишь я! И ты! А все, что кроме! Легко уладить с помощью зонта!»

И подмигивал, потрясая зонтом.

На даче у нас полно всякой живности, и даже есть попугаи, но не вольные, а в клетке. Милые птицы! Именно с попугаем был связан мой первый в жизни диагноз. Не мой, конечно, а той несчастной тетки, которой я его поставил. Я учился на шестом курсе, и весь наш курс, как водится, «бросили» на грипп. Пришел я в поликлинику, получил бумажку с адресами и пошел. Знал я уже достаточно, и меня прямо распирало. У тетки этой, которая стояла в списке первым номером, было черт знает, что такое. Болела она давно, кашляла, сморкалась, но все это было как-то запущено, стёрто. И еще у нее жил попугай, который немедленно сел мне на руку и начал сдирать обручальное кольцо, больно сделал.

Я и влепил этой тетке орнитозную пневмонию.

Орнитоз – опасная дрянь, переносится птицами, нужно в больницу. Там пневмония, желтуха и что-то еще. А в комнате было темно, настороженность медицинская у меня была что надо, и мне показалось, будто у тетки желтые глаза. Ну, а такой пустяк, как наслушать хрипы клистирной трубочкой – это раз плюнуть. И плюнул я на ладони, написал про орнитоз, мстительно поглядывая на попугая, и бодренько вышел, посулив тетке веселую жизнь. К ней сразу машина поехала. Потом, недели через две, я эту особу повстречал в поликлинике. Она сидела в очереди на прием. И сразу ко мне метнулась: «Чем это, доктор, вам моя птичка не понравилась? «К ней, оказывается, инфекционист приехал и говорит: «Ну, показывайте вашу птичку, где тут она у вас».

Уже потом, заматерев, я усвоил следующую истину: после института кажется, будто всё знаешь. Через пять лет понимаешь, что не знаешь ничего. А еще через пять обнаруживаешь, что ничего знать и не надо. Это меня отчим научил, знаменитый районный доктор.

Было дело, что я вернулся с дачи, где мне было очень хорошо. По-настоящему. Незадолго до этого я посмотрел довольно дурной фильм под названием «Куб». В этом фильме маньяк, которого благоразумно оставили за кадром, построил огромный куб, состоявший, в свою очередь, из системы других, меньших, кубов-комнаток, и несчастные пленники, подвергаясь ужасным опасностям, передвигались в этих кубах, следуя загадочному распорядку. И только одно положение неизвестно какого куба позволяло им, наконец, вывалиться в люк, наружу, на травку, и босиком побежать по росе.

Я к тому веду, что этот вот Куб – это прямо-таки моя жизнь круглый год, и только летом я вываливаюсь из люка на свободу, в родные места, где все знакомо, словно в песенке Анжелики Варум про Городок. И все-то мне казалось, будто в этом пригороде ничто не меняется. Придешь на пляж – а там все та же моложавая бабушка, которая пришла туда с табуреткой и бутылочкой свекольной воды; такая бабушка греется, расстегнувшись, одетая в посудного цвета трико и многососковый, сегментарный лиф. Песчаный сфинкс, гармония и спокойствие веков. Но вдруг я задумался: а так ли все неизменно? Должны же были сказаться на быте моего поселка те 27 лет цивилизации, что я туда катаюсь?

Я начал подсчитывать приобретения и потери. В приобретениях оказалось следующее: мороженое и пиво, а также государственный флаг пивоваренной компании «Балтика» – то есть вещи, о которых в далеком 1976 году нельзя было и мечтать. И вот еще что: хозяйке установили телефон, по которому я восемь раз пытался дозвониться в город и те четыре, что дозванивался, попадал не туда, но не сразу строились Некоторые Города, не будем злорадствовать. Цена, по которой обошлись все эти благоприобретения, оказалась совсем небольшой. В списке невосполнимых потерь оказались: библиотека, аптека, медпункт, отделение милиции, телефон-автомат и пожарная часть. Это, конечно же, пережитки и вообще дурная бесконечность, вроде расписания поездов.