Дмитрий Долинин - Лейтенант Жорж

– Вы плохой ученик, Мартын. Двоечник. Как Невский называется, помните?

– Проспект 25 октября.

– То-то. Шура, а как Надеждинская?

– Улица Маяковского.

– Отлично! Мартын, так зачем вам Ковенский?

– Я там родился. Мы там жили. Погляжу на свой дом.

– Ты его помнишь, Мартышка? – усмехнулся Шура. – В восемнадцатом тебе три всего года было. Или два. Что ты мог запомнить?

– А вот и помню. Пять лет мне было. Там ворота приметные. Вернее, не ворота, а тумбы у ворот. Каменные. На них такие страшные… лица. Я помню. Они мне даже снились.

Тяжело вытаскивая ноги, походники миновали чавкающее болото, поднялись на взгорок, когда-то поросший хилыми, нынче засохшими осинками, протиснулись между их назойливыми голыми колючими ветками и спустились к берегу черного торфяного ручья. Русло его перекрывали упавшие стволы и полусгнившие сучья. Осторожно ступая, покачиваясь, стараясь не оступиться, первым перебрался Мартын. Шура кинул ему свой рюкзак и пробалансировал следом. Последним шёл Сурин. Один неуверенный шаг, другой. И вдруг – вскрик, треск сучьев, ругательства, – оступился и сорвался в ручей. Мартын и Шура бросились к нему и вытащили на берег. Он попытался встать на ноги, но тут же осел.

– Нога! Кажется, подвернул.

Снова попробовал встать и опять осел от невыносимой боли.

– Нет, не могу. Проклятье!

Шура ощупал ногу Сурина. Тот громко вскрикнул.

– Это перелом. Вот тут. Кость выпирает, – сказал Шура, растерянно обернувшись к Мартыну.

– Идите без меня, – простонал Сурин – Нужно идти! На той стороне ждут. Не пройдете теперь, – окно закроется. Надолго.

– А вас тут оставить? Вы же погибнете!

– Не ваша забота. Идти вперед! Приказываю… Дотащите меня до границы. Дальше – без меня.

– Вы погибнете!

– Раз в сутки вдоль границы проходит финская стража. Не сегодня-завтра меня найдут.

Усадив Сурина на сплетенные руки, походники тяжело поднимались на последний холм. С холма, если раздвинуть едва зазеленевшие кусты, виднелась глубокая долина, на дне которой извивалась узкая серебристая речка. Посредине речки – каменистый островок, и на нем торчал покосившийся пограничный столб. Сурина усадили на нагретый солнцем валун. Он посмотрел на часы.

– Минут через пятнадцать пройдет их патруль. Обратно – часа через три. Но – поторопитесь. Вам нужно засветло добраться до шалаша. Идите по азимуту. Шура – старший. Шура, подойдите! Пароль для человека в шалаше, – и он что-то зашептал Шуре в ухо.

Вытащили из рюкзачков одежду и, церемонные, хорошо воспитанные юноши, разойдясь по кустам, начали переодеваться. И вдруг:

– О, Господи! – это Мартын.

– Что случилось? – Сурин обернулся.

– Не переменил трусы! Забыл, идиот! Парижские трусы. Шелковые, с меткой фирмы. На вас какие трусы?

– Обычные. Финские, сатиновые, кажется.

– Будьте добры, разденьтесь! Меняемся трусами!

Тащили с Сурина сапоги, брюки, стаскивали трусы, стыдливо отворачиваясь. Сурин морщился от боли, сдерживая стоны.

Вдоль противоположного берега речки шел советский патруль – трое пограничников. А здесь, за кустами, Мартын уже превратился в скромного ленинградского студента. Даже потертый портфельчик при нем. Шура – в сельского комсомольца, который прибыл в большой город учиться на каких-нибудь курсах. Сурин окинул походников критическим взглядом и опять навел бинокль. Пограничники удалялись, растворялись в лесу.

– Ну, кажется, все в порядке, – сказал Сурин. – Снимите ботинки, закатайте брюки. Перейдете речку, оденетесь. С Богом! Нет, встаньте-ка здесь. Не получился из меня корреспондент журнала «СССР на стройке». Так хоть фотография на память.

Он вытащил из рюкзака фотоаппарат. Походники встали в ряд. Сурин щелкнул.

– Всё. Вперед, орлы!

Раздвинув кусты, он следил, как походники спускались с холма. Потом принялся фотографировать. Осторожно ступая по каменистому дну, Мартын первым перешел речку. Шура за ним. Вот они уже на советском берегу. Присели на камни, обуваются.

И вдруг, по неведомому и неслышному сигналу, из-за деревьев и кустов дружно и разом выступили, проявились красноармейцы, их было не менее двадцати. Приближались, окружая походников полукольцом, щетинились винтовочными штыками. Командир щелкнул предохранителем револьвера. Походники бросились к речке.

Чувствуя чудовищную муку бессилия, безоружный Сурин только и мог, что лихорадочно фотографировать. Оглушительные в лесной тишине, прогремели два револьверных выстрела. Упал Мартын. За ним – Шура. Красноармейцы потащили за ноги тела убитых на советский берег. Сурин наугад щелкал «Лейкой». Видел всё неважно, глаза туманили слезы.