Рифкат Гатупов - Фантасмагория. Книга вторая. Утоление жажды

Хотя нет ничего несбыточного, если особенно, если очень этого захотеть. Я постоянно держал её в поле своего зрения. Даже не приближаясь к ней, я видел, на что она смотрит, чему улыбается, о чём думает.

Мы с ней решали кроссворд, и не было тогда человека счастливее меня. Быть рядом с ней, разговаривать с ней и слышать её дыхание. Видеть её чудеснейшую улыбку, прелестную игру её замечательных глаз, ощущать её внимание и работу её пытливого ума, – это и было моим блаженством.

Правда, на следующий день мы даже не разговаривали друг с другом. Было полное отстранение и безнадёжность. Но мне было достаточно и брошенного вскользь взгляда.

Был вечер, и я с ней танцевал. Я знал, что она прекрасна и хорошо сложена, но насколько приятнее было это ощущать. Ощущать её тело и танцевать с ней. Она выдала мне стандартный набор из своей биографии, то, что следовало знать всем, то, что она потом и рассказывала всем, то, что давало всё и не давало ничего личного и лишнего о ней.

Я проводил её домой. Точнее, мы проводили её – она, конечно же, перестраховалась. Впрочем, в этом не было особой необходимости. Все были почти трезвы.

А потом… Потом она заболела. Вернее, она сначала пропала. Положение её было тяжеловатое, и поэтому мне представилось, что она исчезла навсегда, уехала к себе, я испугался, что я её больше не увижу. Я был в панике. Правда, никто этого не заметил.

Я знал её адрес, и я нашёл её. Но с большим трудом, потому что перепутал квартиру. Мне пришлось немного поплутать.

Она лежала на раскладушке и болела.

В походно-домашней обстановке она была ещё более привлекательной. Больная девчонка с розовыми коленками, которую было жалко до слёз, и с которой хотелось быть всегда.

Я заметил телеграмму. Поздравление с днём рождения. Не её, – дочки… И многое стало понятным. Она была такая трогательно беззащитная и застенчивая, такая лукавая и ироничная, такая нежная, что сердце моё буквально разрывалось на части от любви и жалости. К сожалению, беседы не запротоколируешь, и даже не передашь словами. Их надо беседовать. А я вообще не могу передавать чьи-то разговоры, даже свои. Я могу их лишь выдумать.

Потом – потом было многое. Но не было главного, почти главного – кульминации. Впрочем, она была, для меня, потом, когда я писал письма, и посылал стихи. Много стихов – целое лето. И, когда получал в ответ открытки, исписанные мелким почерком, – я был на седьмом небе от счастья – ведь обо мне ещё помнили!

А это то, что я тогда не отослал, но держал в своей записной книжке:

Благодаря вам я теперь наконец-то знаю, какой должна быть настоящая женщина. Она должна быть близкой всем и бесконечно далёкой от каждого. Она постоянно должна привлекать чужое внимание и вежливо уклоняться от назойливых и навязчивых форм его проявления. Должна очаровывать своей походкой, разговором, движениями рук и тела, изумлёнными и влюблёнными глазами, чудеснейшей улыбкой упругих и естественно ярких губ, и всем своим поведением. Быть умной и красивой одновременно, и в то же самое время не забывать о житейских мелочах и о своей собственной выгоде, всегда манить и уводить в сторону, быть верной мужу и своему собственному ребёнку. Я только теперь это понял, но зато я это понял на всю свою жизнь.

Я был бы счастлив, если бы у меня была такая жена, как вы, конечно, татарка, но, к сожалению, всё это, наверно невозможно. Да и нужно ли… Каждому – своё, такова жизнь.

Это была самая замечательная женщина, с которой я когда-либо был знаком, самая симпатичная и очаровательная.

У неё особенная чарующе-таинственная речь, и каждое сказанное слово, казалось, было обращено к тебе, и только к тебе одному. Невозможно описать её голос, – это была какая-то невозможная смесь грудного с небольшим придыханием.

Короткая стрижка с чем-то наподобие небольшого пробора на макушке.

Без очков она была хороша, а в очках – прекрасна.

Её небольшое смущение, когда у неё так притягательно менялось лицо, и колебался голос, она умела превосходно подать игру оттенков интонации, взгляда, жестов. Всё это манило, манило ещё раз взглянуть на неё, услышать её волшебный голос, и, как бы нечаянно, дотронуться до её руки.

В танце она была проста, но до определённого предела, ближе которого к себе не подпускала. Она бесподобно танцевала, двигая всем своим станом, поводя плечами, и особенно божественными были движения её рук, – они очаровывали, привлекая и приковывая к себе внимание. Их тонкие, ритмичные, отработанные перемещения в пространстве будили надежду. Она танцевала самозабвенно и умело. Особенно в паре с другой, когда шла за кавалера.