Мишель Ставский - Лё jourналь

Тетрадь, исписанную моим корявым почерком, я отнес начальству через две недели. Чтобы не вызывать лишнего интереса и не давать поводов усомниться в моем раздолбайстве и отчаянной безнадежности. Мне даже выписали премию и похвалили, ставили другим в пример и говорили:

– Ведь можете, когда захотите, Михаил Геннадьевич! Только надо захотеть!

А через месяц я вдыхал пары валерьяны во все том же кабинете завуча, выслушивая постепенно утихавшие упреки. Ее не скупые слезы падали на какой-то серьезный документ на столе, и она все повторяла:

– Вы же должны были ответственно отнестись к этому. Зачем вы так поступили? Теперь всех нас, завучей, директора, вас, лишат премий. Да еще и на ковер вызывают.

Я стоял на ковре, неприглашенный сесть, и наблюдал, как порой болезненно прощаются с нами придуманные кем-то долги.

Никогда не понимал людей, что любят осень. По крайней мере, в здешних краях. Это как любить умирание. Становится холодно и темно, и чувство тоски по окончании одной маленькой жизни размером в несколько месяцев весны и лета проходит только с первым снегом. А город возвращается к неподражаемой серости, и только по вечерам, когда, наконец, становится темно, его невзрачность и убогость прячутся. Улицы украшаются тысячами автомобильных фар и огней, что отражаются от луж и мокрых мостовых, создавая иллюминацией иллюзию, будто архитекторы действительно старались над городом или хотя бы не были так бездарны.

Да и время осенью тянется очень медленно. Хотя в итоге все равно растворяется в прошлом не хуже весеннего или зимнего, только следов оставляет меньше.

Той осенью мне было особенно нехорошо. И чем дальше я погружался в нее, тем все становилось тусклее. Я занимался тем, от чего меня воротило, но ничего поделать было нельзя. Дни уже окончательно смешались, и разобраться теперь, какой из них тянулся за окном, было трудно. Суббота иногда выбивалась из этого дешевого сериала: я выпивал. Честно говоря, пить я никогда особо не умел, так что выпивал немного – и мне становилось хорошо; а если вливал в себя без меры – все катилось к чертям. Я еще не доходил до той стадии, когда начинаешь голым бегать по улице или храпеть за барной стойкой. Слабое здоровье меня от этого ограждало как могло.

Обычно я выпивал в баре, иногда у кого-то, бывало, и дома. Но там пить я не мог: меня и так тошнило от домашних стен, так что вливать в себя виски под кухонные разговоры было делом малоприятным. Я вообще не мог долго находиться в квартире, мне вечно хотелось куда-нибудь уйти. Плевать куда, лишь бы не сидеть как кастрированному коту перед окошком. Но со временем все эти брожения окончательно надоели, хотелось просто выпить. Без всей этой дурацкой словесности.

В барах было хорошо, дорого и спокойно. У нас просто выпивать не любят. Женщинам нужно двигать чреслами под музыку, а мужчинам показывать публике стадии своего опьянения. Ничего особенного. Так что вечно приходилось искать, куда бы податься. Чтоб не смущать никого своим постным ***, как любят говорить живые легенды радости и веселья.

А пока идешь от одного бара к другому, всегда есть время отпить немного из фляги и выкурить сигарету, чтоб не терять формы, иначе придется начинать все с начала. Да и хорошие бары все равно приходилось искать: они обладали потрясающей способностью мгновенно портиться и привлекать толпу, а затем закрываться, уступая место точно такому же заведению, только под еще более пафосным названием.

В тот ноябрьский вечер все шло своим чередом: в баре было людно, бармен мешал коктейли, время от времени угощал настойками, а мы пили медленно, с пониманием дела.

– Миша, давай! – Валера ударил легонько своим стаканом мой и выпил до дна. – Женя, сделай что-нибудь похожее, с ромом.

– Как всегда покрепче? – бармен улыбнулся и принялся за работу.

Я тоже допил и попросил повторить – Caribbean breakfast – местный авторский коктейль был крут.

– Ну че, валим в Канаду? – Гена держал в руках телефон и что-то писал, быстро прикасаясь сразу несколькими пальцами к экрану. – Приятель пишет. Он уже три года в Монреале. Говорит, можно первое время у него покентить. Будем бутылки собирать.

– Бутылки? Замечательная перспектива! Отработал два года учителем – и стал собирать бутылки. Ну хоть на жизнь заработать можно, – я улыбался, представляя себя, таскающегося по Плато Мон-Руаяль в поисках заветной тары.

– Ну а что? Что-то новое в жизни не помешает.