Константин Реннер - Парень, девушку

Разливаем еще по одной. Наступает отупение. Таня пододвигается ближе к прапорщику, Надя доверчиво мне рассказывает:

– Мы такие приезжаем, и все: «Ах!»

Речь, оказывается, идет о психологическом форуме. Сплошные сплетни, интриги.

Мне становится скучно.

– Между прочим, первое впечатление обо мне обманчиво, – неожиданно добавляет Надя. – Какая-то душная квартира!

И выходит. Я разливаю по стаканам остатки водки. В голове уже гудит, пить не хочется. Я спрашиваю:

– На посошок?

Из комнаты кричит Надя:

– Без меня не пейте!

Она возвращается в длинной кофте, под которой бледнеют стройные ножки.

– На дорожку!

Мы выпиваем, начинаем собираться.

Надя говорит:

– Вы можете ко мне заходить.

И внезапно сильно прижимается ко мне.

Я обнимаю девушку, краем глаза замечаю, как Татьяна с товарищем прапорщиком деликатно скользнули в коридор. Хлопает дверь.

Под кофтой у нее ничего не оказалось. Я удивляюсь, но Надя, закрыв глаза, уже обмякла и висит у меня на руке. Двигаюсь с ней к дивану. Вот тебе и наряд по свалке, только и успеваю подумать я…

* * *

…Телевизор в комнате что-то рассказывает про заседания Верховного Совета. У нее стройное тело, хорошенькая маленькая грудь. Надя в позе удовлетворенной самки лежит рядом, разглядывая меня.

– Пойдем в душ, – предлагает она.

Мне не хочется – холодно.

– Между прочим, я обижусь, – говорит Надя.

– Пошли.

В душе темно.

– Лампочки еще нет, – говорит Надя.

– Так даже лучше – полумрак возбуждает, – говорю я без энтузиазма.

Холодные струйки падают на плечи. Мурашки бегут по коже.

– Может, лучше в кровать?

Надя обижается:

– Я хочу тебя здесь!

Внезапно звонит телефон.

– Подожди!

Она выскакивает из душа и бежит, оставляя на полу мокрые следы, склоняется над аппаратом:

– Алло!

В открытую дверь я вижу, как меняется ее лицо, становится озабоченным, она спрашивает:

– Сейчас?

На другом конце провода ей, видимо, сказали да. Надя бросает трубку.

– Ты должен уйти!

Стоя в темном холодном душе, я наблюдаю, как Надя собирает мои вещи. Затем все аккуратно запихивает в целлофановый пакет и выбрасывает в коридор. Звякает ремень.

– Если тебя здесь увидят – убьют!

Я все еще не верю в происходящее.

– Надя, это шутка?

– Да уходи же!

Надя хватает меня за руку и выталкивает в коридор. Штаны, вывалившись из пакета, валяются на цементном полу. Я натягиваю их на мокрое тело. Потом звоню в дверь.

– Это ты?

– Часы оставил.

Она уходит. Проходит минуты три. Я разглядываю стену. Рядом с дверью кто-то нацарапал: «Меняйте дозы и позы!»

Я звоню снова.

– Ну что тебе? Потом встретимся, все будет потом.

– Часы.

– Слушай, вынеси мусор.

– Часы.

– Господи, какой ты нудный!

Я выхожу на улицу. На скамейке сидит Меркурий.

– Я думал, ночевать будешь. Шлык заезжал, сказал, что ты здесь.

– Пошли в часть, – говорю я. А в голове мелькает: до дома осталось на один день меньше.

Из рассказа младшего сержанта Соколова «Так надо», напечатанного в окружной газете «Красный воин»:

Мы возвращались с дальнего артсклада, где вдвоем с рядовым Меркурьевым целый день, выполняя приказ, грузили тяжелые ящики с какими-то важными приборами.

Устали.

Вечер был поздний, моросило. Мы давно и безнадежно опаздывали в свою часть на поверку и на разрешенную дежурным по части очередную серию «Спрута», а за два километра пешего хода наши бушлаты окончательно промокли, набухли и не грели. И до части еще предстояло мерить шагами пятикилометровую трассу.

Мы шли и громко ругали крепкими выражениями завсклада прапорщика Шлыка, который увезти-то нас утром увез, а вот с обедом и транспортом под вечер где-то потерялся. Мы шли и ругали также проезжающие мимо машины и заверяли друг друга, что на их, шоферов, месте мы обязательно подвезли бы до части двух мокрых и грязных солдат, хотя позже я начал в этом сомневаться.

Затем мы начали замерзать и, чтобы как-то согреться, толкали друг друга, а, разогревшись, орали дурными голосами солдатские марши. Потом Меркурий разошелся и прочитал стихи о своей девушке – красивые и нежные.

– Ты их сам написал? – спросил я.

– Да.

– Почему перестал?

– Я просто не знал, что с этим делать, – ответил Меркурий, утонченная натура, студент филфака. – Ведь даже если есть рифма, то это еще не поэзия. Стихи рождали какие-то странные ассоциации, а во что они выльются, я не знал. Теперь я понимаю, что надо писать о том, что волнует, – армия, служба, защита Родины.