Сергей Шувалов - На высоте птичьего полета

Я только успел увидеть небо. Оно было каким-то странным, расколотым на рваные куски, с белыми пятнами. Там, за ними или где-то рядом, было солнце. Оно пробивалось сквозь эти куски, стараясь изо всех сил, но увидеть его было невозможно. А так хотелось.

Гена сильно надавил мне рукой на шею, придушив меня, а Калач с Кулачом взяли за руки сзади.

– Держи его, держи! – кричал Кулач. – Брыкалистый какой! – Слышал я, и с каждой секундой сопротивление мое слабело. Глаза закрылись от летевшей в них пыли, и я думал о том, что когда они откроются, все встанет на свои места. Да по-другому и быть не могло. Поэтому я даже боялся их открывать. А боли уже не чувствовал, только дышать было тяжело.

– Найди табуретку там, на свалке, и тащи ее сюда, времени мало! – быстро распорядился Генка, посмотрев на Калача.

– Ну что, успокоился? – спросил он меня.

– Да … – ответил я чуть слышно. – Гена, дай подышать, пожалуйста, ослабь руку, – попросил я его.

Гена, ничего не отвечая на мою просьбу, убрал руку с шеи, но все равно продолжал держать меня за туловище, боясь, что я буду брыкаться. Но у меня уже совсем не было сил. Я приоткрыл глаза и увидел, как будто бы в окне за непрестанной стеной дождя тот самый камешек, который я так и не выбил. Я понял, что ничего не изменилось, и это не сон. И тогда мне стало все равно.

Наверное, в тот момент я сказал самую главную фразу в своей жизни – слова самоотверженного человека:

– Гена, если решили что-то делать, то делайте. Только, пожалуйста, не медлите. Я хочу, чтобы все было быстро. Не хочу мучиться.

И даже пощады не попросил. А Гена удивился. Я это почувствовал.

Обычно после таких порывов у людей обязательно возникает малюсенькая надежда. Вот и у меня было так же. Но я решил молчать. Мне мама как-то совсем недавно рассказывала, что душа у человека сама по себе тоже живая. А тело – это всего лишь оболочка. И когда человек умирает, душа покидает эту самую оболочку и вселяется в новую. Вот я и думал о том, что если со мной, то есть с моей оболочкой, что-то произойдет, то я ведь совсем не умру, я только покину свое тело, взлечу вверх, метров так на десять, а может, на пятнадцать и посмотрю на ребят сверху… А потом рассмеюсь и крикну им, что вот он я и что они со мной уже никогда ничего не смогут сделать. И полечу к себе домой прямо в окно. А что будет дальше, я не придумал. Все же эти мысли немного меня успокоили. Я так быстро и так правильно приготовился к самому страшному для человека, что это совсем перестало быть страшным. Все сыграло свою роль… Но может быть, у меня так получилось вопреки, а не благодаря чему-то.

Кулач притащил старый стул с помойки и посадил меня на него. Я немного успокоился. Гена отошел от меня на несколько метров, посмотрел в сторону и сказал:

– Мы хотим вынести тебе справедливый приговор за твое поведение. Я насквозь тебя вижу и понимаю, что ты не достоин жить – в этом заключается справедливость.

– Почему? – спросил я.

– А вот потому, что ты трус. Но все время лезешь на рожон.

– Это как?

– Если ты не трус, то докажи это, а иначе сиди дома, как тысячи других, и не лезь, куда не следует. А ты дрянь порядочная. Мало того, что трус, так еще и выскочка. Решил в одночасье меня обыграть. А зачем ты вообще согласился играть со мной на таких условиях? Соображал, что делал? Ты думаешь, мы все тут шутим? Мы серьезные люди, между прочим, хоть еще и молодые. – Он вдруг резко обернулся в сторону Качана и спросил его повелительным тоном: – Разве мы ШУТИМ, Качан?

– Нет, хи-хи-хи! – опять неприятно захихикал Качан. – Совсем не шутим. Все серьезно, хи-хи-хи.

– Ну и что ты можешь сказать в свое оправдание? – обращаясь ко мне Гена.

Я что-то захлюпал, уже почти заплакал… И жалобным голосом пробормотал:

– Гена, прости меня, ты прав! Отпустите меня. Пожалуйста! – И тут я заревел навзрыд.

– Хи-хи-хи, он еще плачет, – бросил в мою сторону Качан.

– Да-да, – прибавил Гена, – тебе сейчас легко прощение-то просить. А нам нужно суд вершить. Чтобы все было справедливо.

– Я уже достаточно натерпелся, отпусти меня, – сказал я.

– Ну что же… Как большинство решит… – ответил Геннадий и, улыбнувшись, посмотрел на Качана, Кулача и еще одного парнишку, сидевшего поодаль.

– Итак, голосуем, отпустить его или нет.

Кулач с Качаном подняли руки за то, чтобы не отпускать. А мальчишка руки не поднял. Видно, растрогал я его. И тогда мне опять показалось, что появилась надежда… Я посмотрел на Гену так жалобно, как только мог. Я думал, что он будет все-таки на моей стороне. Но Гена был непреклонен и поднял руку.