Валериан П.: Такая вот жизнь, братец – 2. (Записки «Шестидесятника»)

– Да ты, я вижу, весь день страдаешь, – заметил он, обдав меня обезоруживающей улыбкой, и я понял, что никаких объяснений делать не надо и что все, как бы, забыто. И сразу стало легче. Выяснилось, что моя выходка на вечере произвела должный фурор, но что, в общем, все обойдется. Мы выпили, я признался ему насчет «кола» в заду, на что он мне резонно заметил, что я сам виноват: вел себя не по-мужски . На этом разговор и закончился. Потом, когда приехала жена, Вовик стал, как водится, в этих случаях, другом семьи, но больше я его к себе не допускал: да и не было в этом необходимости.

На работе мне действительно был сделан серьезный «втык» и ни кем-нибудь, а главным кэгэбэшником строительства, тем самым, что сидел за одним столом с той, на ком остановился мой выбор. Он заявился к нам в комнату на следующий день и, попросив моих коллег удалиться, устроил мне разнос «тет-а-тет». Предупредил, что, если это ещё раз повториться, придется меня «отправить». «Пить можно, но только дома», – сказал он мне на прощание. – «И так, чтобы никто не видел и не слышал».

Некоторое время я был, что называется, тише воды и ниже травы: усердно трудился в офисе, вникал в суть, а по вечерам зубрил арабский. Вовика обходил стороной. Так продолжалось месяц. Потом приехала жена, нам дали отдельную квартиру, я стал полноправным (в известных пределах, конечно) членом асуанской «колонии».

С приездом Л. в Асуан многое изменилось. Жизнь вошла в привычную колею с той лишь разницей, что теперь не надо было думать о том, как дожить до получки. Здесь, впервые за четыре года нашего супружества, я почувствовал себя «добытчиком». И тут же попался в очередную ловушку («Лев боится попасть в ловушку», как сказала мне однажды моя Е. А. М.). Я начал копить.

Не знаю, жаден ли я по натуре, но скупердяем я сделался определенно в Асуане. Там, правда, все копили: кто на что. Вот и я, тоже, стал копить «пиастры», правда, без каких-то определенных планов: так, просто жалко было тратить валюту на «всякую ерунду». На этой почве у нас с Л. часто возникали ссоры – для нее походы в магазины были единственным развлечением, которого я ее лишал. А почему? Ответ все тот же: из-за нежелания мириться с ролью отвергнутого самца. Я думаю, именно скопидомство и отвернуло ее от меня.

Мы перестали спать вместе, и я снова стал впадать в тихое безумие онанистических экстазов.

Удивительно, все-таки, устроен человек! Вот, рядом есть женщина, не дура и собой хороша, а он предпочитает мастурбацию. Гляжу сейчас на фото тех лет и диву даюсь: как это я не видел всех ее прелестей тогда? Где мои глаза были? Ведь я же был нормальным мужчиной, я хотел женщин, а эту не хотел и ничего не видел. Я только знал, что дома со мной живет не любимый мне и не любящий меня человек. И все тут. Помню, однажды напился и, придя домой, завалился на кровать и в бессильной ярости стал биться головой об стену, выкрикивая при этом: «Хочу ребенка! Хочу ребенка»! А нужен ли мне был тогда ребенок? Или, может, я страдал оттого, что от меня не хотели иметь ребенка? Понимал, наверно, что не только я, но и меня обманывали, что Л. жила со мной только потому, что другого выхода не было, мирясь с моим душевным холодом и безразличием.

В отличие от большинства «жен специалистов» Л. была «с языком» (она только что закончила курсы английского языка), и поэтому очень скоро устроилась на работу переводчиком в контору на треть ставки (таково было общее положение для «жен специалистов»). Она стала работать «на себя», что заметно улучшило наше материальное положение. Л. тоже повеселела. Три месяца прожила она здесь, изнывая от безделья и скуки. Из знакомых у нее была только одна медсестра (как оказалось, любовница Вовика) и ещё пара жен, с которыми она общалась, сидя либо в зашторенной от жары комнате, либо на лоджии, если позволяла погода, и перемывая косточки местных «знаменитостей». Весной здесь свирепствовал «хамсин» – от арабского слова «пятьдесят», – страшный ветер, который дул, с перерывами, пятьдесят дней подряд, неся из окруживших нас пустынь вихри раскаленного воздуха и песка. Теперь же она каждый день ездила в контору, общалась с итээровскими работниками, принимала комплименты от арабов, попивая на переговорах вкусный арабский кофе. Так уж вышло, что ее лучшей подругой стала жена начальника одного отдела Вера Грушина. Мы стали ходить друг к другу в гости (большей частью мы к ним, т.к. у них в квартире был настоящий кондиционер и вообще, полный комфорт во всем), и вместе ходили в кино, сидя по вечерам перед началом киносеанса за бутылкой пива на открытой площадке дома культуры. Короче, мы стали дружить «домами»! Грушины были большими гурманами, регулярно покупали свиную или говяжью вырезку (вернее, заказывали купить слуге!) и готовили отменные шашлыки и ростбифы. Мы приходили к ним с вином или пивом, и начиналось настоящее застолье. Включались отличные записи Хэмпердинка и Тома Джонса , – тогда они были в моде, – вино лилось рекой, произносились какие-то дурацкие тосты, рассказывались анекдоты. Потом мы танцевали под шлягеры знаменитых певцов. Я чувствовал, что Вера заметно ко мне «теплеет»: с каждой новой встречей она становилась все приветливей и «доступней», позволяла обнять ее во время танца и вообще, не пресекала моих «чувственных» порывов.