Рам Ларсин - Сад взрывающихся яблок (сборник)

– Что ж, обещания иногда выполняются, – строго улыбнулся тот, – и именно сегодня.

Главный хирург Бен Яков не доверял подчиненным. Обычно он мирно проходил по коридорам своего обширного владения и вдруг врывался в какую-нибудь палату, что было совершенной неожиданностью для всех, кроме его ассистентки Шош. И вот они возле моей кровати, он – большой, с развевающимися седыми волосами, она – беленькая, почти прозрачная, которую он выбрал из всех, потому что любил анекдоты о блондинках.

– Посторонних прошу удалиться! – протянула девушка, и так как она смотрела на меня, мне показалось, что посторонний – это я. Нина же и не думала уходить.

Шош подала профессору мою папку.

– Что ж, – с удовольствием сказал тот, когда бинты были сняты – мне и смотреть нечего: моя работа, я знаю здесь каждый миллиметр. – Его широкая рука как-то по собственнически касалась моего черепа. – Дело идет на лад. Швы сошлись прекрасно. Ну, а что нам говорят последние снимки? Все очень чисто, поздравляю нас обоих. Я думаю, вас пора выписывать.

Он был очень доволен:

– Знаете, успех операции заложен в пальцах хирурга. Они должны быть сильными и чуткими, как у хорошего виолончелиста. Помните “Элегию” Маснэ: А-а-а, а-а, а-а-а, – пробасил он, но заметив, что ассистентка уже разложила какие-то бумаги, перешел к прозе:

– Итак, пиши: внешняя ткань выглядит совершенно здоровой…

Тут в дверь заглянула большая толстая эфиопка и, стараясь быть незамеченной насколько это было возможно при ее габаритах, покатила к дверям тележку с остатками завтрака.

– А яблоко? – добродушно попенял ей врач. – Оно совсем нетронутое. Да это самое полезное из всего, чем здесь кормят!

Он засмеялся, а меня охватил озноб, когда красный сочный ионатан плавно скатился из руки санитарки в мою онемевшую ладонь.

– Продолжим, – Бен-Яков вернулся к медицинскому заключению, – швы зажили, зажили, повторяла девушка и в тоже время исподволь наблюдала за мной, а я весь дрожал, обжигаясь этим проклятым яблоком, профессор, тихо сказала ассистентка, обратите внимание на пациента, не отвлекайтесь, одернул ее тот, рана на снимках почти не заметна, Нина, помоги мне, беззвучно кричал я, медленно погружаясь в какую-то темную пропасть, и она, все видя и понимая, в отчаянии толкнула стакан, стоящий на столе, вода выплеснулась на белый лист бумаги, ах, боже мой, воскликнул Бен Яков, какие только анекдоты не слышишь о блондинках и все удивляешься, Шош вытирала глаза и стол, яблоко между тем покатилось на пол…

– Ладно, – успокоил ассистентку отходчивый профессор, – потом перепишешь и принесешь мне.

Глянув на меня, Бен-Яков проговорил:

– Я вижу, вы расстроены, молодой человек? Успокойтесь, это займет еще денек-другой.

Оба они, как и в начале визита, бесшумно проплыли мимо, а огорченная Шош еще раз кинула в мою сторону тревожный взгляд, словно не в силах отрешиться от какой-то странной мысли…

Опустошенный, я рухнул на кровать.

– Так вот что чувствуют преступники! – мрачно проговорила Нина…

Назавтра она уже была в другом настроении.

– Мне позвонили, что тебя выписывают! – крикнула она с порога.

Потом в дверях появился высокий, плечистый парень.

– Машина будет у выхода, – улыбаясь Нине, сказал он, и я вдруг понял, что она, наверное, очень хороша, моя жена, но понял это умом, а не сердцем. Незнакомец кивнул мне и отступил в коридор.

– Наш новый сосед, Сергей, – пояснила Нина, помогая мне одеться. – Он иногда подвозит меня. Ты ведь знаешь, наше старенькое ”Пежо” очень капризно.

– Подвозит? – с неожиданной для нас обоих грубостью спросил я. – Так это теперь называется?

Ее светло-бирюзовые глаза потемнели:

– Раньше ты не унижал меня подобными намеками!

– Прости. Мне плохо и больно. Врачи говорят, что все в порядке, но что-то еще должно рассосаться в мозгу. А пока… Посмотри на мой жалкий череп бедного Иорика. Что мне делать среди сильных здоровых людей, вроде этого Сергея?

– Милый, ты недооцениваешь себя – например, твои черные выпуклые библейские глаза над классическим носом? Откуда этот нос римского патриция у кишиневского еврея? Но главное твое достоинство, – ее губы целовали повязку на моей голове, – то, что я люблю тебя!

– Надеюсь. Но знаешь, любовь очень молодое чувство, ему всего каких-нибудь десять тысяч лет, а нашим инстинктам – миллион, они много сильнее любви. Я читал где-то, что женщина чисто физиологически страдает от незаполненности своего вакуума, и тут всякий мужчина хорош вместо того, кто полгода не бывает дома.