Марина Горина - Уфринские хроники черной вороны

– Что тебе от меня надо? Что ты орешь? – он будет говорить это таким ужасным, грубым, чужим голосом, что мне станет невыносимо больно. Так больно, что я готова сделать что угодно, лишь бы прекратить эту боль. Хорошо, что мы живем не в многоэтажке. Открытое окно парадного на пятом этаже было бы страшным искушением.

Я иду в спальню. Муж давно лежит с газетой и ждет меня. Нет, Господи, нет, только не это! Порцию орального или анального секса на сегодняшний вечер я просто не переживу. А обычного секса у нас нет очень давно. У меня полностью разрушены тазобедренные суставы, коксоартроз. Хотя – это только отговорка. Нормальным сексом он и раньше не любил заниматься. О чем это я? Почему я считаю себя вправе устанавливать, что есть норма, а что – нет? Но я точно знаю: я вправе не делать то, чего не хочу. Я не буду этого делать. Я давно этого не делала, и никогда не хотела этого делать. Выпиваю порцию сильного обезболивающего (боль в позвоночнике невыносима, мне приходится выпивать тройную дозу) и сажусь за швейную машинку. Она у меня умница, с компьютерным управлением, я скачиваю обалденные вышивки с интернета, моя машинка может ТАКОЕ! Я шью свадебные платья. Мне, опять, придется сидеть всю ночь. Надо брать еще один заказ. Мы не доживаем до пенсии и зарплаты мужа.

– 2-

Смотрюсь утром в зеркало. У меня бледное, отечное лицо, и прослеживается какая-то неестественная, не то глуповатость, не то моложавость. А волосы, действительно, странного рыжеватого оттенка. Мне вчера не показалось. Да еще стали слегка виться! Вздыхаю – моя затворническая жизнь в четырех стенах жесткими пальцами мнет меня, как пластилин. Уже себя не узнаю. Мне сегодня к врачу, визит отложить нельзя. Без ежегодных перекомиссий у меня снимут пенсию. Надо только дождаться заказчицу.

– Света, вы прелесть! – с придыханием говорит мне роскошная женщина в изумрудно-зеленом, однотонном и блестящем платье. Я страшно горда: это в моем платье она безумно хороша!

– Держите денежку – она протягивает мне свернутые купюры и скользит по мне взглядом. Да, я – еще та картинка. Халат, голые ноги, тапки.

– Света, а почему вы себе не шьете? – задумчиво тянет красавица.

Да, а почему я не шью себе? На секунду замираю. Во-первых, куда мне ходить? Во-вторых, на себя вечно нет времени. И, в-третьих, я никогда не шью из дешевой ткани. И себе не буду. А денег на дорогую для себя не хватает.

Пока я провожаю клиентку, погода резко портится и начинается дождь. Черт, черт, черт! У меня нет колготок. Летом они мне не нужны, а осень, как водится, наступает внезапно. Черт. К врачу без колготок нельзя. Ищу в шкафу осенние туфли. Закусываю губу, чтобы не плакать. Совсем забыла – весной я их выбросила, развалились. Одеваю шлепки, натягиваю брюки и шкандыляю на костылях в магазин. Дома я могу без костылей, дома везде есть опоры. Но на улицу – только с костылями. Мучительно больно, я еле доползаю. Можно вызвать такси, но мне тяжело садиться, я же не могу согнуться. Больно, больно. Больно. Денег за платье мне хватит на самые дешевые туфли. И на колготки.

Вечером сын говорит, что у него:

1. Полетел карбюратор на скутере (250 руб.)

2. Они с классом едут на осенних каникулах в Питер (пять тысяч)

3. Ему нужны новые джинсы и куртка (пять тысяч)

4. Кроссовки, купленные к первому сентября, порвались. Три тысячи.

Куртка и джинсы нужны, кроссовки порвались, это правда. Я уже привыкла ложиться под утро.

– 3-

– Света, ты где? – странно, муж кричит прямо за моей спиной, будто не видит меня. – Я здесь – поворачиваюсь к нему лицом и вижу его ошарашенный взгляд. Я стою в очереди в кассу, он подкатывает ко мне корзинку на колесиках.

– Я тебя не узнал, представляешь?

Мы с ним в маркете. У меня ремиссия. Иногда, ни с того, ни с сего, боль отпускает. Не совсем, не до конца, но я могу ходить по улице без костыля, меня надо только поддерживать под локоть. Сто лет не было такого. Я уже думала, что окошек облегчения не будет. И вдруг… Я понимаю, почему он не узнал: так давно не видел меня вот так, со стороны, что забыл, как я выгляжу вне дома.

– 4-

Если потереть лист ореха, он благоухает лимоном, перечной мятой, и чем-то еще, заморским и чудесным. Но сейчас ноябрь. Последние листья уже почти не имеют запаха. Я думаю, что моя жизнь, залитая до краев холодным великолепием золотого осеннего солнца, тоже отдает только слабым запахом сырости и прелой листвы. И нет в ней аромата: чудесного, пряного. И уже не будет.

– Мам, пошли домой, – говорит мне сын. Он неслышно подошел и плюхнулся рядом на скамейку. И как он нашел меня здесь, в парке? Удивительно. Он всегда умудряется меня отыскать, куда бы я не ушла.