Александр Ольшанский - Рашен Баб. Три коротких романа

– Не гневи Бога, Рита, – подала с печи голос хозяйка. – Мы с тобой висяло годик прожили, висяло. Дай Бог тебе здоровья… А я ни рубля с тебя не взяла за квартеру-то, ни рубля!..

– Ещё бы не висяло! От Гарика каждую неделю – сумку, бутылку, да не одну. Конечно, висяло! Какие тут ещё рубли за квартиру? Не было бы меня, – так с сумой и таскалась бы по миру.

«Вон оно что – тётка Аграфена попрошайничала», – поразился Валентин Иванович, открывая для себя всё новые стороны стюрвищенского бытия. Ритины претензии к старухе, особенно попрёки куском хлеба, её напор, безоговорочность тона покоробили его. Сестрёнка – она такая, ничего не поделаешь.

– Извини, Рита, я насчёт картошки что-то не понял. Надеюсь, ты не воровать её предлагаешь?

– А ты как думал? Сейчас все воруют. Чем больше стащит, тем больше уважения! Наши деньги козлы на выборы ухлопали, то есть украли мою зарплату за полгода, и они, эти педрилы, очень уважаемые люди. Валька, разуй гляделки!

– Опять не понял. Ты всерьёз советуешь мне воровать?

Рита от возмущения его непонятливостью выскочила из-за стола, подошла к нему вплотную, наклонилась и, глядя на него в упор красивыми, но холодными, прямо-таки ледяными глазами, спросила грубо и безжалостно:

– Зимой жрать что будешь? Или ты и твоя семья святым духом питаться настроились? Раньше совхоз помогал, а сейчас его, совхоза, считай, нет. Им скотину кормить нечем и некому. Сходи за деревню, загляни в овраг – туда весной сотни поросят вывезли. С голодухи подохли. А те, что остались, так и не набрали веса – дистрофики они. Совхоз был откормочный, только свинины давал самое меньшее по полтысячи тонн в год. Тогда школу, больницу, клуб, жильё построили. Теперь наша зарплата, грубо говоря, догнивает в овраге. Всё до безобразия просто – народное образование финансируется из местного бюджета, а производство лежит, налоги никто не платит, – машины скорой помощи без бензина стоят. И не только у нас так, – по всей России, за исключением Москвы да Питера. Так что, братишка, губы ни на что не раскатывай, а работай вот этим, – она постучала пальцем по его лбу, вернулась на место, отхлебнула чаю и продолжила: – И ещё одно учти. Через несколько лет нам учить будет попросту некого. В этом году из всех наших деревень ещё наскребли на один почти полнокровный класс, а через три года в первый класс придут только три мальчика и две девочки. Когда же ваш ребёнок дорастёт до школы, то не исключено, что одноклассников у него вообще не будет. Такую политику завели эти педрилы: нерентабельно рожать, растить, воспитывать детей, нерентабельно лечить больных, кормить стариков. Вообще нерентабельно быть человеком, зато очень выгодно быть подонком! А вам бы скорей родить, а что будет потом – наплевать…

– Рита, опомнись! Не святотатствуй. Ты забыла, как мы в детстве мечтали: вот вырастем, и у нас будет много-много детей, которым уж кто-кто, а мы станем настоящими, самыми лучшими на всём белом свете родителями? При чём здесь какая-то рентабельность? И поэтому я не пойду воровать. Я – педагог, учитель, неужели тебе это непонятно?

– Воровать – это не значит красть, кому, как не тебе, знать многозначность этого слова. Сейчас много изящных, прямо-таки художественных видов воровства.

– И все они – нечестные!

– Ладно уж, блаженный. Тогда заработай честно. Иди завтра утром к дачникам, к новым русским, может, обломится найти работёнку по строительству. Пока сезон не кончился. Хоть на пелёнки заработаешь. Алексей Алексеевич далеко, советской власти больше нету, так что вашему дитю никто не подарит приданое. Даже на одеяльце в кармане у вас не звенит. Инструмент какой никакой я на чердаке нашла, когда крыша потекла. Если бы тётя Агаша нашла, – пошёл бы на бормотуху. Там и доски есть.

– Какие доски? – оживилась на печи старуха.

– Тебе на гроб.

– Ну, Рита…

– Что – Рита? Я дело говорю. У вас ни кроватки, ни коляски. Покупать до рождения нельзя, примета плохая. Но подумать заранее ведь можно. Кроватка детская сейчас стоит, самое меньшее, полмиллиона – полторы твоих месячных зарплаты.

– Ой, деньжищи-то какие! – запричитала старуха. – Не слыхали мы раньше о кроватках, да ещё о таких дорогущих. Зыбку мужик сгондыбает – и милое дело. Вон крюк для неё, – из запечья показалась косматая голова, а затем рука, корявым перстом указующая на потолок. – Он крепкий, вы не думайте. После войны старшая моя сестра Дуня, царство ей небесное, забрюхатела от МТС – да в петлю. Здоровущая была, а крюк выдержал.