Надежда Нелидова: Милосердная мисс Эва

Коллеги МарьИванны кокетливо спрашивали её в учительской: на какой эффективной диете она сидит, что ей удалось похудеть в столь короткий срок?

И только я знала о происходящем. Но что я могла сделать? Подойти и сказать: «МарьИванна, вы скоро умрёте»?

Итак, я обладаю рентгеноскопическим взглядом-лампочкой. Он пронизывает ткани и способен разглядеть в человеке зловещее тёмное пятно. Увы, мне не дано обнаружить его на ранних стадиях.

Ещё я прекрасно вижу будущее этих людей. Это будущее им лучше не знать: особенно в нашей стране, где чужая боль воспринимается с бессмысленным, жестоким и равнодушным любопытством. Животным любопытством счастливого к несчастному. Здорового к больному. Живого к умирающему.

Так маленький ребёнок, туповато раскрыв рот, следит за пожиранием мухи пауком. Так средневековый обыватель, почёсывая грязную башку, глазеет на корчащегося в костре человека.

Нет-нет, лучше прожить в счастливом неведении полгода, год, два года. Да хоть месяц – разве этого мало?

Я могу только помочь уйти несчастным: по возможности не страдая. В идеале: чтобы они даже не успели осознать, что с ними произошло.

Вот такое пятно прошляпили ротозеи врачи в моём маленьком брате. А я его увидела – и увидела , что ждёт брата. И увидела , что всю нашу семью ждёт в ближайшее время. Это был ад.

Когда родители убаюкали брата и побежали в аптеку, я швырнула лопатку в сугроб и со всех ног припустила в квартиру. У меня на шее висел ключ: ведь в свои пять лет я уже была большая.

Всё сделала не я, а большая тяжёлая родительская подушка. И ещё кошка: она тщательно вынюхала и вылизала нацеженное мамино молоко. Им я полила из бутылочки волосики и лицо брата.

С МарьИванной плохо получилось: не было навыка, руки с непривычки ходили ходуном…

Но, ей Богу, три минуты агонии от удушения колготками – это такая ерундовская ерунда по сравнению с ужасом медленного умирания. Скажем прямо, по сравнению с растянутой во времени мучительной смертной казни…

Я не ожидала, что в сухонькой, изъеденной болезнью МарьИванне окажется столько сил. Что она так хочет жить. Да ей, неблагодарной, в ножки надо было мне поклониться. И всячески мне помогать, а не противиться.

Произошла тяжёлая, безобразная сцена борьбы. Победила молодость, пусть простят меня Ильф и Петров за дикое и неуместное цитирование.

Вы скажете: не может маленькая девочка справиться с взрослым человеком? Ещё как может! Нужно лишь найти выгодную позицию (дайте мне точку опоры – и я переверну мир). Крепче упереться ногами, туже накрутить на кулачки жёсткий, врезающийся капрон.

Жертва повторяет одну и ту же ошибку. Вместо того, чтобы тянуться до душителя, она каждый раз пытается изо всех сил продеть пальцы между горлом и удавкой, ослабить петлю. Надувается как лягушка, сипит, сучит ногами, колотит ими по полу, выбивая бешеную чечётку. Попляшет – и затихнет. Ей Богу, ведёт себя хуже маленького ребёнка.

Тут главное не уменьшить хватку. Стиснуть зубы и зажмурить глаза, если уж совсем страшно.

Когда всё было кончено, я размотала колготки и потрясла онемевшими, набухшими тёмной кровью кистями.

Стыдно сказать: меня вытошнило рядом с Марьиванной на ковёр – прямо наизнанку вывернуло завтраком, обедом и ужином, вместе взятыми. Потом я вытянула натруженное, изнемогшее тело. Скрестила на груди дрожащие от слабости руки – вся сила из них ушла на Марьиванну. Буквально на минутку смежила ресницы.

А когда открыла глаза, часы показывали полдень. Я проспала как убитая девять часов! Крепкий здоровый сон вернул гармонию в перевёрнутую душу. Принёс облегчение, освежил и успокоил меня.

Я отдала последние почести учительнице: причесала жиденькие вздыбленные морковные волосы, отросшие и седые на корнях. Опустила неприятно вялые мяконькие веки на глаза. Подвязала челюсть теми же колготками.

Борясь с МарьИванной, я нечаянно заехала локтём в лицо учительницы. Вид у неё был очень непрезентабельный: нос и щека съехали набок, здорово опухли и посинели, глаз заплыл. Вот что бывает, если противиться судьбе, МарьИванна.

Кровоподтёки и одутловатость тщательно загримировали перед похоронами любящие родственники. Я убедилась в этом, когда нас классом привели проститься с учительницей.

Мы водрузили к её изголовью два пышных, как круглые взбитые кремовые торты, бело-розовых венка: «От любящих учеников» и «От скорбящих родителей и членов родительского комитета». Я старалась не смотреть на лицо МарьИванны.