Петр Альшевский - Оставь компас себе

Сосна! Может, не сосна, но как сосна – отнюдь не как обычная. Из основания она расходилась на два ствола, на две части, ну и теперь первая часть у нее – высоченное дерево, а вторая – пенек.

Приглушенные стенами крики. Харин снова орет, настойчиво зовет меня внутрь, дерево он у нас. Не тупой, как дерево, а дерево мощное, видное, я по фигуре его позначительнее, но я пенек, к низвергнувшему меня ранению приплюсованы глисты и задержка мочи, будь я сколько-нибудь полноценен, Харин бы меня к сотрудничеству не склонил.

Поедем, говорит, похищать, микроавтобус я уже раздобыл. А кого мы, Харя, похищать-то намерены? Он заявляет, что мог бы мне и не отвечать, но ответит – заместителя мэра мы умыкнем. Со всей семьей в придачу.

Бурная ночная жизнь вчера у Харина что ли? Водка, шмаль, чем он там еще мозги потравил, я на учениях пострадал невосполнимо, но он-то соображать должен: государственную шишку, да с семьей – на дело отправимся и к нарам намертво прирастем. О Харине я мнения наилучшего, а о себе наоборот, но знаешь что, Харя, пожалуй, я тебе возражу. Если ты, Харя, считаешь, что нам полезно совершить похищение, то нам бы не чиновника, а мездрильщика Тягунова. Он при деньгах и не при должности. Нас с тобой бог бедности полюбил, а Тягунов нужду не хлебает, нет, землю не возделывает и на локомотиворемонтном не вкалывает, шкуры он, естественно, очищал не в Мичуринске – гораздо нас севернее. Треугольник острием вниз! Так судьба со мной обошлась. Впорола в меня, и не расправишься. А Тягунов, он не офицер, у него не безысходность, а капитал – до того преуспел, что и гостей есть на что пригласить. Чем-чем? Думаешь, водкой насасывались? Он нас, Харя, не водкой – красного вина и китайского бренди он на стол! Непросыхающий бортмеханик Дудеев из-за китайского происхождения напитка встрепенулся и высказал опасение, но ему налили, насильно открыв рот, залили, дальше он самостоятельно вполне добротным бренди наслаждался. Неприглядно упившимся попросил у Тягунова иглу и в ванной уши себе проколол.

Моряки, сказал, с серьгой ходят, а я в сообществе бортмехаников моду заведу!

На стул шлепнулся и раздувающиеся уши китайским бренди смачивает. В шортах, в свитере, туловище, говорит, от пьянки у него мерзнет, а нижние конечности холодеют.

Сидит, пальцы в рюмку засовывает, в рюмку соседа плеснет и без созвучия со всеми засадит.

Чтобы прилично пить публично, тренируйся дома, укоризненно сказала ему проживающая с Тягуновым дама.

Тягунов на нее цыкнул, а у бортмеханика спросил насчет ушей: оба уха-то зачем изуродовал? В обоих ушах бабы носят, а моряки не в обоих, они четко в одном. И какие моряки? Ты когда, Дудеев, живешь?

Я, пробормотал Дудеев, живу сейчас. Если живу. Никаких неприятных сюрпризов пожалуйста! Попрошу не говорить мне, что я умер, и здесь – это уже не здесь, а непривычная для меня среда обитания. Кактусы! На подоконнике у вас кактусы. Ты, хозяйка, джем из кактусов мне не сваришь?

На ее кактусы ты планы не строй, ответил за свою женщину Тягунов. Покушаясь на ее кактусы, травмируешь ты ее, психический вред причиняешь, твои кактусы у меня в квартире, и я, Марина, выступаю гарантом того, что они в целости будут: ко мне с кактусами въехала – с ними и съедешь. Ответственно говорю, не сотрясая.

А ты предполагаешь, что мне от тебя придется съезжать? – задрожавшим голосом осведомилась Марина.

Я, может, и подумываю, но сугубо на перспективу. Ближайший месяц без всяких сомнений твой. Ты чего нос повесила?

После твоего убийственного удара в поддых ты веселиться мне предлагаешь?

Честно признаться, для веселья у тебя… а у меня для веселья о девушке из глухомани история. Но я ее, наверно, рассказывал.

Про дома родильный и сумасшедший? – энергично уточнил экономист Алябьев. – История, разумеется, сказанная-пересказанная, но какие люди, какие грани! Я за повтор.

А я ее вообще не слышал, промолвил Лукорьев. Она меня не огорчит?

Тебя, Лукорьев, усмехнулся Тягунов, ничего огорчать не должно. На учениях тебя тряхануло и ты обрел. Не расставайся, Лукорьев! Не лечись. Ну а история начинается в сорокаградусный мороз, на бесконечно далекой от нас железнодорожной станции…

А минус сорок где, в станционном помещении? – перебил рассказчика Дудеев.

Внутри температура нормальная. Почти нулевая. Снаружи ледяной ад, но целоваться они и там продолжали. Молодой мужчина и совсем молодая женщина. Он уезжает в Бийск, и она его провожает, запечатлевает на его скукожившихся губах выражающие всю ее любовь поцелуи, она от него беременна. Ей бы хотелось, чтобы он никуда от нее не уезжал, но счастью любимого мужчины она не препятствует.