Антон Патрушев - Двадцать лет до экватора. Сборник рассказов

Вы когда-нибудь задумывались над тем, что может быть важнее зеленого зайца? Я раньше тоже не задумывался. Но «раньше» кончилось, и теперь я вспоминаю все наши встречи с ним.

Первый раз я шел по улице и пересчитывал муравьев, попадавшихся на пути. Особенно больших приходилось либо перепрыгивать, либо обходить. Пару раз я случайно наступал им на лапы, и они недовольно ворчали. Потом я увидел зеленого зайца. Он шел параллельным курсом, ловко избегая встреч с муравьями. Одно его ушко было небрежно пришито, и из-под него торчал клок замусоленной ваты. Он крикнул мне тогда: «Привет!». Я понял это только по его бумажной улыбке. Слова я понимал еще плохо, мне было год с небольшим от роду. Отвлекшись на зайца, я не сразу заметил большого черного муравья. Тормозить было уже поздно, да у меня это и плохо получалось. Под ногами что-то хрустнуло и маленькие зубчатые колесики брызнули от меня в разные стороны. я хотел наклониться и собрать сломанного муравья, но мне сказали, что он почему-то умер и его уже нельзя починить. Меня это огорчило, но нисколько не убедило. Я поднял глаза, чтобы поговорить об этом с зайцем. Но его уже не было. Решил, что спрошу потом.

Заяц сидел на плече, его зеленая плюшевая шкурка забавно блестела под солнечными лучами. Он повернул ко мне мордочку, я и помахал ему рукой, будто мы были сто лет или больше знакомы. Мне ужасно загораживал обзор букет пахучих растений, которых люди по свойственной им прихоти назвали также, как и огоньки на светофоре – цветами. Мне так и не удалось выучить их названия. Скорее я мог бы описать их запах, но в разные годы он будил во мне разные мысли: неизвестность дальних странствий, пряность весны, аромат ложбинки между грудями женщины, коньяк бонапартистской Франции, лунная дорожка на поверхности ночного моря. Сейчас, когда мне уже нечем уловить все эти запахи, я могу только вспоминать. Я знал, что мне надо спросить зайца о чем-то важном, давно задуманном. Казалось, улыбнись он как в первый раз, и сразу все вспомню. Он подмигнул мне и спросил: «Как поживаешь, дружок?». Я начал рассказывать что-то несущественное, быстро и сбивчиво. Боялся, что он исчезнет, к тому же мохнатая пыльца с букета постоянно лезла в нос и рот. Заяц слушал меня и, казалось, кивал, соглашаясь. А может, это плечо, на котором он сидел, качалось в такт движения толпы. Я так увлекся рассказом, что не заметил, как толстая туча съела солнце, и шкурка зайца стала темной с зеленоватыми отблесками. Будто в плюше на его спине прятались его сородичи, солнечные зайчики, которые не успели вернуться домой, до того, как их дом сожрала туча. Выглядела она очень довольной, я даже слышал урчание ее живота, который ясно давал понять, что это уже не первое солнце за этот день. «Не люблю дождь», – сказал заяц. Только я хотел сказать, что его и нет, как на мой нос упала тяжелая и холодная первая капля. Туча не выдержала и лопнула. От неожиданности я затряс головой и угодил прямиком в гущу ненавистного букета. Протирая глаза от пыльцы, я увидел, как зеленый заяц соскользнул с плеча и исчез в толпе. Я бросился за ним, затряс плечо, на котором он сидел, с требованием сказать, куда ушел заяц. Меня оттолкнули: «В первый класс идет, а все про зайцев думает!». Толпа кончилась, вскоре кончился и дождь. Я стоял посередине, в одной руке сжимая обвисший и скуксившийся букет, а в другой ощущая несколько пушинок от шкурки зеленого зайца, которые я стряхнул с плеча. Осторожно, с трепетом раскрыл ладошку, пушинки залоснились от влаги. Вдруг я заметил двух промокших и потускневших солнечных зайчиков. Они запутались в мокром зеленом пуху, их крылышки слиплись. Я тихонько дунул на них. Они встрепенулись и, хитро захихикав, вспорхнули с ладони. Унесли с собой на новое солнце все пушинки, которые были у меня. Я знал, что мы еще встретимся с зеленым зайцем, но ревел тогда всю ночь.

Была весна. Сидеть на прелой скамейке было неудобно, но и просить ее встать с моих колен не хотелось. Сейчас, когда у меня нет возможности почувствовать сырость дерева, почувствовать ладонью мягкость мха на ножках скамейки, теплоту и тяжесть женщины на моих руках, я немного жалею об утрате возможности чувствовать. Теперь вечность отобрала у меня все чувства. Мы сидели так уже довольно давно. Ласковое весеннее солнце гладило меня по небритым щекам, я же гладил по щекам ее. Она притихла на моем плече, шепча что-то нежное мне на ухо и покусывая его. Я видел окружающий мир сквозь белесую дымку глухих звуков. Неподалеку играли дети, их матери обсуждали свои проблемы, студенты всех мастей пили пиво. Я плавал в густом море звуков, они были мягкими и убаюкивающими.