Михаил Сафронов - Небо Аустерлица

Тогда Хосе Антонио стал проводить с ней долгие задушевные беседы. Он интересовался, что она чувствует в тот или иной момент, и она говорила те самые слова, какие говорят обычно, когда чувствуют то, что нужно чувствовать в эти моменты, потому что других слов для этого не придумано. Когда он кусал ее, она говорила, что ей немного больно, а когда проводил языком по позвоночнику – что ей сыро и холодно. Чувствовала ли же она на самом деле боль, сырость и холод – для Хосе Антонио так и осталось загадкой. Он спрашивал, что она думает по такому-то поводу, но и этот вариант оказался тупиковым, потому что всем давно известно, что наши высказанные мысли есть лишь повторение чужих слов, передаваемых из уст в уста без конца и начала.

Следующей идеей Хосе Антонио было провести целую серию хитроумных экспериментов на предмет установления сознания у любимой. Идея эта, как вы понимаете, с самого начала была обречена на провал, потому что если бы несчастный Хосе Антонио предварительно изучил многочисленную литературу на эту тему, он бы узнал оттуда, что такие эксперименты в принципе невозможны. И у него началась депрессия.

В ту пору правительство Кастро уже начало активную борьбу с применением наркотических средств, поэтому у Хосе Антонио оставался единственный выбор – запой. Он начинал пить ром с утра, пил на работе во время полетов, пил вечером в баре, где когда-то кто-то пытался станцевать на столике стриптиз, и в конце вечера любимая подбирала его облеванного и обоссанного где-нибудь под пальмой и на спине притаскивала домой. Интимная жизнь разладилась. Хосе Антонио объяснял это кризисом среднего возраста. На работе грозило увольнением после того, как Хосе Антонио привел самолет к месту назначения с опозданием в пять часов, причем, где он был все это время, начальству он удовлетворительно объяснить не мог.

Так продолжалось около месяца, пока в одно прекрасное утро, очнувшись у себя в постели с невыносимой тошнотой, головной болью и жаждой и ощутив озноб, он инстинктивно прижался к телу любимой и в этот момент почувствовал ответное движение, он почувствовал объятие и руку, нежно гладящую его по голове против шерсти. И тогда он понял: КАКОГО ЧЕРТА ЕМУ НАДО? Пусть она хоть человек, хоть зомби, хоть обезьяна – она НАСТОЯЩАЯ, и какое ему дело до того, есть ли у нее что-то там в голове на самом деле . На самом деле ЕСТЬ ОНА, та единственная, из-за которой стоит жить, страдать и ежедневно хвалить Господа.

С того самого момента Хосе Антонио успокоился. Он, так сказать, вынес за скобки вопрос о существовании у его женщины сознания, и стал жить так, как будто она все понимает, чувствует и сознает. Вскоре после этого они поженились и завели себе целую кучу детей и внуков, как это у них там полагается, и все теперь у них вполне и вполне благополучно.

Вот что рассказал мне мой дорогой Хосе Антонио к тому моменту, когда мы с ним расстались возле Мавзолея. Он захотел в очередной раз посетить Вождя, меня же ждали другие заботы. Итак, Хосе Антонио успокоился, а я, наоборот, после его истории почувствовал смутное, но очень сильное беспокойство. Почти в это самое время ко мне подошел милиционер и сделал замечание по поводу распития «Ягуара» в общественном месте. Я предъявил ему свои документы, которые были у меня более чем в порядке, и вдруг меня объял ужас. Мне показалось, что мои документы проверяет зомби, и вся безвыходность моего положения заключалась в том, что я никак не мог установить, так ли это, или же я ошибаюсь. Милиционер с сомнением посмотрел на мое лицо (а оно, наверняка стало сомнительным) и отошел, но ужас остался. Не помню, как я ехал в метро наполненном зомби, которые что-то читали, беседовали, мечтали, или черт знает, что там такое было у них в голове на самом деле . Наверно, в полуобмороке. Во всех я подозревал зомби, и ни в ком – живого человека. Я добрался домой, закрылся на ключ и просидел в квартире, не принимая друзей и не подходя к телефону где-то около двух недель, без пищи и сигарет. Я все искал принцип, по которому можно было бы отличить зомби от живого человека, чтобы наконец избавиться от этого ужаса. Принцип я так и не придумал, и от ужаса не избавился, только запрятал его в глубины бессознательного.

Но я вывел одну простую истину, друзья мои, как бы более широкий принцип. В науке известно, что правильно сформулированный вопрос на восемьдесят процентов уже содержит в себе ответ. В переводе на наш простой язык это значит, что не надо задавать таких вопросов, ответы на которые могут тебя огорчить. И я перестал спрашивать себя, зомби тот или иной индивид, или же человек, тем более что в этом нет никакой разницы: и с тем, и с другим можно прекрасно найти общий язык и приятно провести время. Поэтому не задавай лишних вопросов, ибо сказано в Писании: не искушай Господа твоего. По этой же самой причине сейчас я не задаю себе вопроса: а понимаете ли вы меня, друзья мои».