Руслан Рузавин - Тебе жить. Роман

«Значит, теперь это называется повезло…».

Сейчас очень трудно поверить, что когда-то этот… да, точно, вот этот уголок, вот еще кафе «Марина», это здесь – был островком небытия в кипучей жизни Города. Город обтекал его, не прекращая жить, двигаться, кипеть. Но это был островок. Сгоревший «Крузер», их «скорая» и метра три в радиусе.

Страх.

Они заставили его испытать СТРАХ. Причем, никаких угроз произнесено не было. Никакой ругани. Ничего. Только один подошел со стороны, в неизмазанном сажей костюме.

– Док. Он выживет.

Именно так. Утверждение, а не вопрос. Четыре лица со следами сажи, одно чистое. И Нечто, продолжающее издавать нечеловеческий вопль. Лица – и не лица. Он мог бы в три минуты рассказать им Теорию ожогов кожных покровов, мышечной ткани, костей, наконец. Аргументировано доказать, что при поражении семидесяти процентов тела ожогом второй-третьей степени уже не живут в принципе. Даже если сейчас, прямо сейчас – минуя дорогу – его положить в стерильную палату Ожогового центра, еще большой вопрос – вытащат ли там. А там умеют лечить ожоги, и техника у них есть…. Все это было бы бес-смыс-лен-но. Это не лица, его окружали глаза Бессмысленной злой силы. Их нечто все равно умрет, а те секунды, что остались ему в этом мире, это такая страшная пытка, что жизнью их не назовешь. Но они готовы требовать от доктора чуда ценой его, доктора, жизни. И не остановятся перед тем, чтобы отнять ее. Это он особенно остро понял в тот момент.

Машина. Все эти мысли, все это у него в голове как бы не успевало за происходящим на самом деле. Они, оказывается, уже вовсю неслись по главному проспекту города, пугая сиреной зазевавшихся пенсионеров.

– … XXX твою кобылу, ну хоть одну бы, хоть одну! – Витюня пытается найти у Нечто вену, чтобы поставить систему и везде натыкается на обгоревшее месиво. – Хоть одну бы вену, и как ты не преставился-то еще, ХХХ тебя в печенку!

Кузьмин, оказывается, тупо сидит перед своим чемоданчиком, держа в руках приличных размеров шприц. В чемоданчике – сломанные ампулы морфия. Лучшее средство от отека легких. Единственное средство. Со времен, когда Булгаков был доктором, ничего не изменилось. Ему, Кузьмину, не нужна вена. Можно и внутримышечно. Он вгоняет свой морфий.

– Санчес, давай я ему под язык поставлю, все равно рот все время открыт. Нарки так делают, когда вены прячутся. А?

– Тихо. Сейчас… катетер в подключичную… и все нормально…

– Вот, ХХХ тебя конем, и чо я сам…, – Витюня подсоединяет систему к катетеру и почти поет. – Сейча-ас, сейчас мы тебя, сто ХХХ вашей маме….

«Тяни, тяни, хоть какой, но до приемного покоя дотяни. Они – в приемном – не видели этих лиц. Ты, главное, до них продержись…».

И до сих пор, стоит только Кузьмину вспомнить все это, во рту появляется мерзкий приторно железистый привкус. Вкус страха. Они с Витюней тогда совершили невозможное (высокопарная фраза, но здесь к месту) – сдали Нечто живым в приемный покой. И братки, а они все это время ехали сзади на «Глендвагене», исчезли из жизни Кузьмина. Но все равно вспоминать это ему было мерзко. До тошноты мерзко.

Главный городской проспект вдруг раздался вширь, обнажив памятник Великому полководцу и – за ним – главный городской храм. Предаваясь воспоминаниям, Кузьмин

отмахал три четверти Проспекта и не заметил как. Памятник Великому полководцу выдавал в нем любителя комфорта и домашнего уюта. Несвойственных, в общем-то, воякам качеств.

Храм.

Кузьмин открыл огромные двери и оказался внутри. Изогнутый подковой, храм и снаружи выглядел внушительно со своими колоннами темного мрамора и позолоченным фронтоном. Внутри же был настолько громаден, что казался продолжением улицы, только под крышей. От входа до алтаря идти целую вечность. Темный мрамор пола, темные с золотом колонны. Отделано с варварской роскошью. Неудачная цитата. Откуда у варваров роскошь?

Хор.

Он возник откуда-то сзади и взлетел к потолку, высоко…. Высоко. В начале своей траектории полета звук как бы подхватил Кузьмина…. Но – нет. К потолку поднять не смог. Слишком тяжелой стала душа доктора. Простым «Иже херувимы» ее не поднять. А ведь когда-то…. Когда-то ему было гораздо хуже. Он тогда, помнится, только-только учился ходить на протезе, и это было неудобно, страшно неудобно. Упрямый пластик не мог и на сотую долю заменить живую ногу. И временами Кузьмину хотелось рыдать, настолько тяжело было понимание. Понимание того, что он потерял. Он извел тогда всю семью нелепыми, справедливыми на первый взгляд, но все же нелепыми придирками. Под которыми прятал свое неприятие ТАКОЙ жизни. Тут все разом пришло – и то, что по работе не продвигался, считал главным свое умение определить, как и чем спасать вот именно этого больного. Который иногда и сам не знал где и что болит и от чего его спасать. И впадал в кому. А ведь будь он даже просто участковым терапевтом, и для него бы ничего не кончилось. Ну и что, что нет ноги? Сиди себе на приеме, не вставая. Нужны-то в основном что – глаза/ уши, мозг, руки. Ноги почти никогда. А врач «скорой» не может без ног. Вот когда ему пригодилось умение пить медицинский спирт. Зачастую даже разведенный не в «золотой» пропорции. Той, что подарил миру Д. И. Менделеев.