– Прости, но – нет. – Регем виновато потупил взгляд, не смея посмотреть брату в глаза. – Я так подумал, но малодушно промолчал. Куда мне тягаться с таким хитрым спорщиком в ораторском искусстве. Мой дрожащий голос лишь рассмешил бы толпу и этих двух, и я был бы осмеян. «Смотрите, при усах и бороде, он не говорит как мужчина, а блеет как осел».
– Эх, Регем… Ты испугался смеха? И поэтому предал память моего отца, твоего дяди? Может быть ты и был бы осмеян. Но ты жив. А мой отец в могиле. И по-твоему справедливо, что его убийцу вот так бесстыдно выгораживают?
Его брат – свидетель спора на базаре – насуплено молчал.
– Я не виню тебя, – продолжил Кифа, отца которого и вправду злодейски зарезал Бар-Абба, – Нет, я не виню тебя. Ты и в наших детских играх был слабым, и подростком не лез на рожон. Природа позаботилась о том, чтобы с годами ты стал выше ростом, окреп и отпустил усы и бороду. Но о мужских усах и бороде ты печешься сильнее, чем о мужской чести. Ну что же – ты не осмеян, так оболган. Вижу, что тебе и без моих слов гадко от этого. Что же было дальше?
– Дальше произошло то, что заставило меня поспешить к тебе с признанием в малодушии. – Отозвался брат. – Этот самый лавочник, острослов и шутник, который из-под навеса расспрашивал клеветника и делал это так громко, что не осталось никого на всём базаре, кто не слыхал бы их разговора, снова обратился к сыну своему Фоме и велел угостить каждого молодым вином. И просил всех выпить за помилование Бар-Абба. Потом он запел «Тучны твои стада» и хор голосов на площади вторил ему. Затем во всеуслышанье он сообщил, что угостит любого, кто в день помилования Бар-Абба заглянет в его лавку. А затем он оставил сына рядом с кувшинами, сам же вместе с клеветником зашёл внутрь, продолжая громко расспрашивать о судьбе злодея Бар-Абба и о том, как много тот желал простому народу добра. Я решился было: выпил меду и поспешил за ними вслед, думая, что внутри, без посторонних, я смогу уличить его в клевете. Что же я услышал? Оба спорщика здесь вели себя как добрые приятели! Я слышал, что они так говорили: «Будь осторожнее впредь, не перестарайся со своим напускным удивлением! Ты слишком громко рассуждаешь о деле и это звучит подозрительно!» А второй отвечал: «Зато о деле услышал каждый! Это же сброд и ему нужно громко втолковывать, что вино польётся рекой, если только люди окажутся на площади и в своё время потребуют милости для Бар-Абба. Да ты и сам хорош, устроил целый спектакль. И кто такой этот Нахор?» А первый: «Да я его впервые видел! Но спит он крепко. Вот таких добрых сынов взрастил наш город». А лавочник ему в ответ: «Такой не вспомнит и своего имени. Ночью его выкинут на улицу, а там подберут римские солдаты и под утро всыпят плетей. Да так, что он снова забудет своё имя. То пьяный, то больной – у иного и одного занятия нет, а у этого целых два!» – и они засмеялись. А я, попятившись, выскользнул из лавки мимо Фомы, который продолжал угощать мёдом зрителей, и отправился к тебе домой, Кифа.
– Это ты сделал правильно, Регем. – Похвалил брата Кифа. – Так получается, что злодея Бар-Абба хотят освободить его же подельники? И для этого подпаивают горожан на базаре? Да ещё и обещают устроить праздник с угощением в день, когда того помилуют?
– Да, все так, – ответил Регем, – И знаешь, что я думаю? Это странно. Сам посуди: ну что это за поддержка от прохожих, падких на глоток бесплатного мёда? В их головах порок и блажь. К тому же, до казни осталось всего три дня. На что рассчитывают эти пройдохи? Не понимаю!
Кифа слушал брата и удивлялся. Удивлялся не тому, что говорил брат, а тому, что думал он сам. Ещё недавно и он рассуждал так же запальчиво и по-юношески категорично. «Неужели это смерть отца заставила меня стать рассудительнее в словах и осторожнее в решениях? У нас с братом совсем небольшая разница в возрасте. Но он говорит как мальчишка, а я – как старик. Кем я становлюсь, нерешительным трусом? Или просто взрослым? И ладно бы ещё если трусом. Но не слишком ли высока оказалась цена для взросления?» – так подумал Кифа. А сказал следующее:
– Римский префект не делит подати на «налоги от пьяниц» и «налоги от праведников». Голоса их звучат для него одинаково. Что же до их порока, то подумай сам: на что готов больной чтобы получить желанное лекарство? По-одиночке они и пьяницы, и моты, и падкие до бесплатного угощения. А вместе они – только источник налогов. Одну паршивую овцу ты тоже не возьмёшь в дом: она и ест, и гадит больше, чем приносит пользы. Но откажешься ли ты от стада овец? Представь себе площадь, полную таких людей. Неужели ты не хотел бы получить их поддержку ценою всего-то в бочку кислого вина?
Читать дальше