Владимир Рунов - Особняк на Соборной

Слух о ежовских намерениях до Сталина таки дошел. Нарком, в присутствии Председателя Совета народных комиссаров Молотова, путано стал объяснять свои действия по похищению Деникина.

– А зачем? – спросил вождь.

– Я полагал, товарищ Сталин, что классового врага такого масштаба надо публично судить и примерно наказать.

– Зачем? – еще раз спросил вождь и, пожав плечами, вопросительно посмотрел на Молотова. Тот вступил в разговор:

– Позвольте, Иосиф Виссарионович, я объясню товарищу Ежову то, чего он не может или не хочет понять?

Сталин согласно повел рукой. Молотов скрипучим голосом назидательно начал:

– Почему вы решили, что похищение Деникина добавит нам авторитета на международной арене. Да, он недруг нашей страны… Я хочу подчеркнуть – недруг, но уже не активный враг. Для того чтобы уничтожить его, совсем не нужно тащить сюда. Кого мы будем судить – больного старика, к тому же отца и единственного кормильца малолетней дочери?..

– Ваше усердие, товарищ Ежов, – вступил в разговор Сталин, – может изрядно навредить репутации большевиков. Нам нужен искренне раскаявшийся человек, а не объект для судилища… Тем более, Вячеслав Михайлович прав – над кем? Над старой развалиной, пригодной разве что для кресла-качалки. Как о нас после этого будут говорить в мире… А нам сейчас это уже далеко не безразлично. Вы займитесь злобным и активным врагом, а как он сюда попадет – это уже ваш вопрос. Я повторяю, нам нужен публично повинившийся враг, который сам, запомните, сам, по собственному желанию, приехал в СССР…

Информация о попытке похищения Деникина прошла в Москву через Шпигельгласа. Это будет стоить ему жизни – поганый карлик все припомнит. Его расстреляют в той же тюрьме, где будет сидеть похищенный им Миллер, только чуть раньше.

А пока снова Париж. Колесный прогулочный пароходик, забавно шлепая плицами, огибал Нотр-Дам. Шпигельглас и Скоблин расположились на корме. Осень в Париже только разгоралась, но огромные листья каштанов уже мелькали на воде. Шпигельглас прикурил от кремневой зажигалки и подставив лицо прохладной волне воздуха, сказал:

– Все произойдет завтра. В полдень, как условились, я вас буду ждать… Ваша задача убедить объект, что немцы сильно заинтересованы в контактах и будут оговаривать финансовые условия сотрудничества…

Попрощались на причале сдержанно. Шпигельглас остановил такси. Рядом с водителем сидела большая черная собака. Так принято в Париже – пассажиров брать только на заднее сидение. Собака слегка заурчала.

– Тубо, заткнись! – тихо по-русски сказал шофер.

– Наверняка бывший корниловец, – усмехнулся про себя Шпигельглас.

Скоблин не учел одного. Миллер накануне встречался с Деникиным и тот крайне осторожно (он всегда был слишком осторожен, что еще в России, в знаменитом письме-памфлете отмечал Врангель) высказал свои опасения насчет Скоблина. Миллер никак тогда не отреагировал, но дав согласие на встречу, оставил на всякий случай в канцелярии записку: «У меня сегодня встреча в 12 часов 30 минут с генералом Скоблиным на углу Жасмэн и Раффе. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в Балканских странах Штроманом и Вернером, чиновником здешнего немецкого посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Не исключено, что это ловушка. 22 сентября 1937 года. Генерал-лейтенант Миллер».

Шторманом был Кислов, резидент НКВД в Париже, известный под кодовым именем «Финн», а Вернером – Шпигельглас (кодовое имя «Дуглас»). Когда Скоблин привел Миллера на явочную квартиру, действие развернулось стремительно, но с учетом «облома» похищения Кутепова. Все-таки Миллеру было уже за семьдесят. Он довольно крепкий старик, однако силовое задержание с учетом возраста могло опять привести к летальным последствиям. Поэтому его тихо усыпили, а потом незаметно, через «черную» лестницу снесли вниз, положили в автофургон с надписью «санитарный транспорт». Фургон влился в городской поток и через час уже мчался по шоссе, ведущему на север. Спящего Миллера переодели, сбрили бороду, усы, рот залепили пластырем. Шпигельглас сопровождал генерала лично, держа под рукой шприц со смертельной дозой опиума. Рядом лежала папка с документами, удостоверявшими, что тело скоропостижно скончавшегося господина Мориса Лаваля с разрешения главного санитарного врача шестого округа Парижа транспортируется в город Гавр, по месту погребения. Но все прошло без случайностей. Расстояние до Гавра преодолели за три с небольшим часа. На подъезде спящего Миллера переложили в дощатый ящик и съехав на глухую лесную дорогу, перегрузили в небольшой крытый грузовик из числа портового транспорта. Водитель фургона смыл бортовые надписи и сменив номерные знаки, развернулся назад. А грузовик через сорок минут подъехал и на секунду, буквально на мгновение, приостановился у борта советского парохода «Мария Ульянова», ошвартованного в самом конце последнего, восемнадцатого причала гаврского порта. Этой секунды хватило, чтобы ящик оказался в штабеле таких же с надписью «Huile de coco».