Юлия Сыроватская - Разные люди. Сборник прозы и стихов

– Хорошо, ничья! – говорю я Рыжему.

Посидели, помолчали.

– А как вообще тебе живётся?

– Плохо! – отвечает Рыжий.

– Почему??

– Потому, что после того веника, – Рыжий подчёркивает слово «того», – ты купил ещё три новых. Один на балконе стоит, другой в спальне, а третий на кухне. Куда ни приду, везде сплошная инквизиция.

– Ты утихомирься, а то действительно тебе инквизицию устрою. Кто старое помянет, тому веником по ушам.

– Вот! И я про это. За правду всегда бьют, – шипит кот и ещё больше прижимает уши.

– А чем же ещё тебе плохо живётся?

– За всю жизнь ни одной птицы не поймал. Мышь один раз поймал, но она так верещала, что мне плохо стало. Ты сам меня валерьянкой отпаивал.

– А ещё?

– По карнизам ходить нельзя. Раз на соседский балкон перелез, так, сколько разговоров было?! – Рыжий сидит и загибает когти на свои обиды.

– На улицу нельзя. Всю жизнь на пятом этаже прожил.

– Ты ещё на седьмом жил.

– Этого я не помню. Да, и какая разница – всё равно в клетке.

– Кошек я не знаю – даже воробьи надомной смеются.

– А ещё вороны рассказывают, что где-то там внизу есть рай. Там всего, что ни захочешь, в изобилии. Там все находят своё счастье.

– И как же этот рай называется?

– Имя у рая прекрасное – Помойка!

– Приехали! Всё, вороны отменяются. Тебе сколько лет, Рыжая Морда!? На всём готовом живёшь. На деликатесах. Сам есть не буду, пока тебе от своего куска лучший край не отверну! А тебя на тухлятину потянуло! Не Рыжий ты после этого, а Скотти!

Рыжий молчит. Молчу и я. Наконец кот не выдерживает и спрашивает меня:

– Ты-то сам счастлив?

Поймал он меня врасплох. Задумался я не на шутку. Потом говорю ему:

– Знаешь, Рыжик, ты прав: я так и не поймал мою птицу Счастья. Видел, но не поймал. Может быть позже, может быть в другой жизни.

– Так чем же мы с тобой отличаемся? – хмыкнул Рыжий. – Шерстью!?

– Ладно, хватит разговоров. Пойдём, накормлю тебя, – сказал я Рыжему. – Что ему объяснишь: всё равно он представил птицу Счастья в перьях. Расстроил он меня.

Рыжий побежал впереди и, когда я дошлёпал до кухни, он уже стоял у своей миски и предъявлял:

– Смотри, миска пуста.

– Ладно, угомонись! – Перебираю консервы. – Ты что будешь: гусиный паштет, индюшку, кролика…?

– Всё! – сказал Рыжий и обернулся вокруг себя как балерина.

Я так и сделал. Рыжик всё понюхал, сказал спасибо и побежал вон из кухни.

– Постой! Ты куда, гад? А кушать?

– Позже. Сейчас сыт.

Нет, нельзя верить учёным котам. Обманул он меня. На жалость взял. Не любит Рыжик, когда его миска пуста. Пусть лучше всё засохнет, но чтобы было.

Что делать. Пошёл работать дальше. За моей спиной на сливе окна сидели два насквозь промокших воробья.

Из-за края земли врывались в поднебесный мир диковинные всполохи огня. Они вносили хаос в порядок вещей и тревогу в души тех, кто их видел. Ночная темень уплотнила застывший воздух, настоянный на духоте и липкой влаге вспотевшей среди ночи земли. Что-то надвигалось. Молчат цикады. Притихли собаки. Лягушки затаились в пруду. Коростель и тот молчит. И даже на озере в тростниках не плачут, не перешёптываются во сне водные жители. И только одна огромная ночная бабочка всё бьётся и бьётся об абажур.

В редких домах ещё желтели окошки. Перед шквалом сон тревожен, и ещё многие проснутся, когда накинется на их жилища и на их хозяйства небесное воинство…

Пока вражеское войско подтягивалось к срединной земле, Мишка на ощупь пробирался по двору. В одной руке у него было ведро полное заваренного комбикорма, в другой он держал плошку с собачьей едой. Добравшись до большого тёмного сарая, он поставил ведро в траву, откинул щеколду и распахнул тугую дверь. Подклинив её камнем, он пробрался внутрь. Здесь пахло прелью, сеном и кроликами. Тут же ночевала всеобщая любимица – молодая породистая лайка. Она тотчас радостно взвизгнула и сунула свой нос в Мишкины колени. Мишка поставил плошку в угол и стал раскладывать по клеткам ночную пайку для ушастиков. Те тыкались ему в руку, щекотали усами, оттирали друг друга, кто-то вскакивал на спины стоящих впереди, а кто-то втихую уже выгрызал еду из Мишкиной ладони. Мишка насыпал корм во все кормушки, потрепал зверюшек по их прохладным ушам, проверил запоры и, приперев дверь сарая, пробрался в огород к кустам крыжовника. Наощупь, обколов себе пальцы, он набил полный карман зелёной кислятиной, рвать которую раньше времени было запрещено. Довольный он уселся на колоде под яблоней и самозабвенно изничтожил молодыми крепкими зубами свою добычу, кислую до того, что даже скулы свело.