Алиса Лисенкова - Выход из треугольника

«Зачем?»

У тебя хватило наглости ответить мне «Зачем». Сколько мы вместе, я продолжала придумывать ответы на этот беспрецедентный вопрос, я делилась с тобой некоторыми и мы смеялись. Например, было бы хорошо просто вытащить из кармана мыльные пузыри и молча выпустить несколько перед твоим лицом, чтоб не задавался, и, хотя потом ты объяснил, что спросил так от страха, оттого, что опешил, потом тебе пришла в голову странная идея, что я могу как-то тебя использовать, короче, ты растерялся.

И вот, мы идем по Съездовской линии. Ты что-то спросил, и я отвечаю: «Это потому, что ты сказал мне, что я тебе нравлюсь» и, наконец-то, мы вступаем на Тучков Мост. Мост, который мы будем считать нашим, с которого будем запускать небесные фонарики, на котором будем говорить друг другу слова любви. Но мы сейчас этого ничего не знаем, просто рассказываем друг другу свои истории. Мы переходим через него и спускаемся к воде. «У тебя есть девушка?» – Спрашиваю я. «Нет», – говоришь ты мне. И, сразу после этого, мы как-то перекидываемся на твое христианское православие. Ты что-то спрашиваешь и я отвечаю: «Нет. Я в Дацан хожу».

Мы стоим у зоопарка и смотрим на Петропавловку, ты объясняешь мне что-то про жалость к себе, в контексте препятствия на пути к христианству. Я говорю что-то о том, что может для тебя жалость к себе только препятствие, у меня иначе, я не против жалости к себе, если она является частью сострадательного и теплого отношения к внутреннему ребенку. Я говорю так и жду, что ты меня поцелуешь, но ты не делаешь этого. Мы приближаемся к моему дому, ты покупаешь сигареты, а я шоколадное яйцо для дочери.

Была у меня тогда такая традиция, пока она спала, под подушку что-то подкладывать. Это я после того стала делать, как услышала от одного дядьки на группе, что ощущение радости жизни начиналось у него в детстве по утрам, когда он находил под подушкой жвачки, подложенные отцом. Я тогда высказываюсь: «откликнулось мне про жвачки и очень стало интересно, какие именно, в нашем детстве вариантов было не так много: апельсин, клубника, мята». Оказалось – клубника.

С тех пор я установила для себя такое правило: раз в неделю класть под подушку что-нибудь вредное. Все это проносится в моей голове, я сую яйцо в карман и смотрю на тебя с идеей как-то обозначить, что мой дом – он – вот, за углом, и пойдем, как это принято называть, «выпьем чаю». Но, в этот момент в твоей голове как вспышка возникает идея, что нужно срочно прокатиться вдвоем на трамвае, что это будет романтично. Причем не на каком-нибудь абстрактном трамвае, а на вот этом самом трамвае, который подходит сейчас к противоположной стороне Кронверкского и ты подхватываешь меня за руку и вылетаешь из магазина со скоростью света и мы бежим, ты спотыкаешься о рельсы, падаешь, проделывая какой-то акробатический кульбит с перекатом, при этом руки моей не выпускаешь, подскакиваешь и втаскиваешь меня в трамвай. Я в шоке.

Была у меня несколько лет назад малозначительная интрижка с одним невероятно горделивым йогом, носившим свое золоченое эго на бархатной подушечке, и, представь себе, однажды, когда мы гуляли в Александровском парке, он тоже упал на этих рельсах.

В общем, я ужасно испугалась, что теперь нашей с тобой любви не бывать, потому что ты на меня за то, что я стала невольным свидетелем твоего падения, конечно, разгневаешься, и всему конец.

Я аккуратно так спрашиваю: «Слушай, ты теперь замкнешься и станешь холодным и сухим? И ты отвечаешь: «А ты понаблюдай за мной» – и улыбнулся. Спасибо тебе, что так сказал это, я сразу расслабилась, за исключением одной проблемы – мы стремительно удалялись от моего дома на этом долбанном трамвае, а, главное, ты даже ничего не знал об этом, ты даже не знал, хочу ли я тебя пригласить. Кажется, это был 40-й трамвай, но не точно, может и шестерка.

Мы вышли на Горьковской и пошли по парку обратно, я что-то рассказывала о маленьких макетах, выставленных под открытым небом и, вдруг, ты перебиваешь меня и читаешь мне свои стихи о маленьком мальчике, посылающем на… аниматора-клоуна и о чувствах этого клоуна. Короткие, емкие стихи об отношениях внутри тебя двух твоих аспектов: изначально естественного ребенка и Шута-контролера, которого ты использовал для защиты. Не беспокойся, милый, они у меня в надежном месте хранятся и Шут, и мальчик, их портреты я сохранила и, если кто-нибудь увидит этот текст, я сделаю здесь иллюстрацию, чтобы ясно было о ком ты написал, жаль, стихов этих нигде не нашла я, может, сгоряча сожгла в первые дни? Не помню.