Олег Селедцов - Нет в раю нераспятых. Повести

– А как же Вы, батюшка, у нас оказались? У нас ведь другая епархия.

– Служить надо где-то. Семью кормить. Родители жены ничего, терпят. Не гонят нас пока. Но нельзя же все время на их шее сидеть. Пробовал я подрабатывать. В артель лесозаготовительную устроился. Хорошие деньги получал, приоделся сам, семью приодел. Да вот беда – артельщики как зарплату получат, так недели на две в запой уходят. Приходится сидеть без работы. А тут еще сектанты одолевать стали. Узнали про мое положение, пришли ко мне большой делегацией, мол, иди к нам служить. Дом двухэтажный сулили. Зарплату – пять иерейских. Стол для семьи. Насилу выпроводил. Так почти каждый день теперь ходят. Подарки носят. Уговаривают. Ох, искушение. Я к сектантам не хочу. Православный я…

Возле Анастасии Ивановны и отца Василия останавливается проходивший мимо мужичок в сильном подпитии. Он старается вслушаться в разговор и, наконец, перебивая батюшку, вставляет реплику:

– Это, святой отец, правильно.

– Что правильно?

– Вот то, что Вы говорите, правильно. Мы все православные. Это так. Да. Писатель один сказал, Вы, отец святой, знаете такого писателя Льва Толстого?

– Знаю, брат.

– Вот-вот. Ты знаешь. Так он сказал, что русские без веры – дрянной народишко. Это точно.

– Это Достоевский.

– Что?

– Достоевский сказал.

– Какая разница! Дело разве в том.

– А в чем?

– В том, что мы – русские, стало быть, православные. А нас гноили. Попов этих тоже. Того. Сволочи-и-и.

Мужик завыл пьяным голосом, Анастасия Ивановна перекрестившись, отчитала его маленько, и вдвоем с батюшкой они выпроводили незваного собеседника за ограду храма. Уже через минуту с улицы донесся рев песни: «А у тебя спи-и-ид, и мы все умрем…»

– Беда, беда. Спивается Россия. Почище сектантов беда, – отец Василий глубоко вздыхает, а затем губы его начинают шептать молитву. Анастасия Ивановна смиренно ждет, а после вновь спрашивает батюшку:

– Так как же Вы у нас-то оказались?

– Владыка Ефрем посоветовал. Иди, говорит, в Светлогорск. Там епархия только образовывается. Штат иерейский, наверное, не укомплектован. Пошел я домой.

– Опять пешком?

– За все: Слава Богу! Опять добрые люди помогли. Видят, человек в рясе, остановились. С полдороги подвезли. Придя домой, переночевал, а утром сюда пошел. Благо, это недалеко. Сорок километров всего. Ваш епископ меня как родного встретил. Обнял. Расспросил. С вакансиями и у него туговато. Но взял меня сюда служить. Пока, правда, за штатом, но будет воля Господня, может, что и подвернется.

– А где же вы ночуете, батюшка?

– Здесь. В подвальчике. Там у меня матрац и одеялко. Правда, в холода я подзастыл малось, но молился Богу и не слег.

Отец Василий кладет на себя крестное знамение и шепчет благодарственную молитву.

– А как, батюшка, к Вам относятся местные священнослужители?

Отец Василий хмурится, затем горько усмехается и итожит:

– Слава Богу за все! Слава Богу!! Извините, сестра, надо идти работать. А вообще, я счастливый человек. Вот, до Пасхи дожил. Не заболел, не слег, а главное – веру в людей, в ближних своих, не потерял. Каждого, каждого любить стараюсь. И мужика этого, что когда-то Толстого с Достоевским читал, и братьев своих в рясах, и верных прихожан. А как же! Каждый, кто тайн Христовых причащается, несет в себе Христа. Это ж надо же! В каждом Христос. Да как их не любить-то. Вон, Серафим Саратовский всем приходящим руки целовал, Христа встречал. Вот так бы и нам.

– Простите, батюшка, и благословите.

– Бог тебя благословит.

Отец Василий спешит в храм. Старца Игнатия все нет. А народ прибывает и прибывает, чтобы успеть посвятить свои пасхи, куличи и крашенки.

Весной 1925 года на Никольскую обрушилась новая беда. Кто-то спьяну ли, от недостатка ли ума, или от злого сердца пустил слух, что в деревне готовился контрреволюционный заговор, что под кровом Никольской церкви свили гнездышко матерые враги трудового народа, причастные к гибели всеми горячо любимого вождя мирового пролетариата. Кто был автором этой нелепицы осталось тайной, а только слух, несмотря на то, что новый клир с честью, верой и правдой служил родной деревне уже четвертый год, ни у кого из селян не вызывал не то что озлобления, но даже раздражения, разошелся со скоростью телеграммы далеко за пределы Никольской. Докатился он и до районного центра. И то ли человек, принесший слух этот в Светлогорск, был весьма благонадежен, то ли по какой другой причине, а только власти в сплетню поверили. Был созван внеочередной пленум райкома ВКП (б), на котором присутствовали представители чрезвычайной комиссии и кое-кто из губернского партийного начальства. На повестке дня значился вопрос: «Борьба с контрреволюционными организациями, виновными в гибели вождя мирового рабочего класса и трудового крестьянства товарища В. И. Ленина». С докладом выступил секретарь райкома, заклеймивший вечным позором недобитых белогвардейцев, обосновавшихся в советской деревне, упрятавших свои поганые личины под масками служителей религиозного культа. «Очень важно, – говорил докладчик, – сегодня проявить решительность и дать беспощадный бой непримиримым врагам страны советов». Выступившие в прениях поддержали докладчика, подчеркнув, что многие члены райкома проявили в свое время мягкотелость и близорукость, не распознав в попе из Никольской кулака, пособника белогвардейщины и не арестовав еще до назначения в церковные сторожа бывшего пастуха-дезертира, уклонившегося от мобилизации в Красную Армию. Виновным членам партии были сделаны соответствующие взыскания, а резолюция съезда сводилась к одному емкому и лаконичному слову «арестовать».