Наталья Гандзюк - Подкидыш, или Несколько дней лета

– А как звать тебя? Есть хочешь?

– Не знаю. Хочу.

– Вот дела… Нам же как-то назвать тебя надо. Парень, тебя назвать?

– Назовите.

– Посовещавшись, Кузьмич и Семёныч остановились на двух простых именах: Фёдор и Борис, хотя Бориса выложили с заминкой, так как уж больно много деревенских козлов носили это имя.

– Ты сам как хочешь называться, Фёдором или Борисом, какое имя больше подходит тебе?

– Фёдор.

– Вот и хорошо. Пойдём ка во двор. Там мы тебя попробуем искупать…

Не дослушав фразу Ивана Кузьмича, новоиспечённый Фёдор, бывший Андрей, сполз со скамейки и на четвереньках отправился к воротам.

– Братец, ты что, ходить не умеешь?

– Не знаю.

– А пробовал? Ходить пробовал?

– Не пробовал.

– Так попробуй. Мы тебе поможем, коли впервой. А ну, Семёныч, подсоби.

Странную картину иногда можно увидеть где-то в далёкой деревне. Двое пожилых мужчин поднимают с колен молодого. Он встаёт и падает. Мужчины опять поднимают его, подпирают с двух сторон и втроём они долго стоят на дороге. Встречный ветер мешает сделать им единственный первый шаг.

– Давай, Фёдор, – против ветра пойдём, – оно даже легче против ветра, по ветру и дурак сможет. Это всё равно, как против течения идти. Не река тебя несёт, а сам ты идёшь по жизни. Делай шаг. Представляй впереди яичницу с белым хлебом, чтобы легче было шагнуть.

– Кузьмич! Он что, животное какое, что перед ним яичницей машешь?

– Постой, смотри, шажок-то делает!

Так, подпирая младшего товарища, а потом, отстранившись, трое вступили на двор Кузьмича, и работа закипела. Под яблоню с рукомойником вынесли большое цинковое корыто, нагрели и развели воды, усадили туда Фёдора, помыли, переодели его в старую, но чистую одежду хозяина, и тот, завязав себе полотенце вокруг шеи вместо фартука, встал у плиты второй раз за утро. На столе опять зазвенели перья лука, задышали ломти хлеба, а на сковороде зашипела яичница, и когда очередное яйцо медленно приземлялось в кипящее масло, за спиной Кузьмича выросла фигура Надежды Васильевны:

– Что, завтракать собрались?

– И ты с нами…

– Кто у вас там? – Надежда Васильевна кивнула на холмик с грязной одеждой.

– Подкидыш это, – вступил в разговор Степан Семёнович. Подкинули нам, а я привёл к вам.

– Кто подкинул?

– Не знаем. Может ЦРУ, – попытался пошутить Семёныч, но встретив взгляд Надежды Васильевны, осёкся.

Узнав суть дела, Надежда Васильевна быстро прошла в комнату и села напротив Фёдора.

– Не спрашивай его ни о чём пока, – крикнул Кузьмич с веранды, – пусть поест сначала, и сама покушай, – Кузьмич подмигнул Степану Семёнычу, разложил еду на тарелки, а на огонь водрузил чайник. Надежда Васильевна не ела. Она смотрела, как мужчина, одетый в Кузьмичёвы лохмотья, протягивает руку к хлебу, подносит ко рту, и будто что-то вспыхивает в нем. Ничем не замутнённый восторг разливается по лицу, и через мгновение его рот уже забит. Надежда подсунула ему свою тарелку и шепнула Кузьмичу:

– Сходи-ка за салом, и медку принеси, – и к хлебу вот уже пристраивается толсто нарезанное сало, в стаканы разливается чай, а мёд сияет в глиняной салатнице.

– Выйдем, – Васильевна кивнула мужу, – Ваня, откуда он?

– Не знаю.

– Как можем взять, если не знаем?

– Да оттуда же, откуда и мы.

– Философствуешь. А если ищут его?

– Если ищут – найдут. Не приютить не можем. Уже помыли.

– Ну, раз помыли… – Надежда улыбнулась, – ладно, пусть поживёт, комната Антона всё равно пустует. А с Манькой как? Ты со Степаном договорился?

– Да. Сейчас пойдёт за инструментом, – Кузьмич громко крикнул – Семёныч! Козу резать пора!

– Иду, – Степан Семёнович не мог оторваться от третьей чашки с чаем, потел и подмигивал Фёдору, – помирает Манька. Пока не померла, зарезать надо. Ты, небось, городской, тебе впервой будет, не смотри.

Фёдор встал из-за стола и неуверенно вышел во двор. Было ветрено и жарко. Опять собирался дождь.

– А где коза? – спросил он у хозяина, – хочу посмотреть.

– А что на неё смотреть, коза и коза. Вон, за той дверцей.

Манька, ещё вчера жалобно блеявшая, сейчас притихла и лежала на соломе. Ничего хорошего не предвещал ей наступивший день после мучительной ночи. Фёдор присел рядом с Манькой на корточки. Она втянула воздух. Запахло Кузьмичём и ещё кем-то незнакомым, но страшно ей не было. Страшно было от того, что по крупицам вытекала из неё жизнь, и ничего с этим поделать было нельзя, только ждать. Рога у Маньки были небольшие, так и не выросли, глаза жёлтые, разделённые надвое зрачком. Кузьмич иногда называл её «рептилией» и «упырём», но она не обижалась. Была она белая с небольшим чёрным пятном на боку. Дышала тяжело и живот не спадал, а даже наоборот, раздувался, и казалось, что коза очень скоро превратится в воздушный шарик и взлетит. Фёдор дотронулся до её головы. Она никак не отреагировала.