Павел Патлусов - Шалинские сказы

Однажды, когда уже заканчивалась война, в лагерь привели совсем маленькую девочку Иру. Всего лет двенадцать ей было. Определили работать на лежневку, толкать вагонетку с лесом на пилораму. Когда её переодели в лагерную одежду, то в большой не по росту телогрейке и огромных сапогах она стала похожа на неуклюжий пузырь. Женщины в лагере говорили: какой толк от такого «клопа» на лежневке, надо бы оставить её на кухне или при бане. Но на кухню направляли только тех, кто хорошо перед лагерным начальством выслуживался. Вот и пошла девчушка в лес, на лежневку. Женщины постарше, как могли, старались ей помочь, давали возможность передохнуть – не брали её на каждый рейс на пилораму. Все заключенные жалели девочку. Осудили её за одну – единственную горсть зерна, которую она взяла на зернотоке для маленького брата. Такие были законы при Иосифе Жестоком.

– А кто такой этот Иосиф Жестокий? – прерывает рассказ бабушки Леночка.

– Был такой правитель, самый главный у коммунистов. Народ много претерпел от него. И расстреливали, и в тюрьмах гноили, и на лесозаготовках мучили – хуже крепостного права…

Более трех месяцев уже пробыла в лагере девочка Ира. Наступил июнь – месяц. В лагере сменили всю охрану, и в лес, в бригаду заготовителей, направили злющего охранника – Чуркина. Он постоянно был с похмелья и вечно всем не доволен. Раньше – то он при кухне командовал, а потом, видимо, на чём – то погорел…

Вначале он к девочке относился сносно. Женщины начнут толкать вагонетку на пилораму, а её поставят возле висячего моста – всё девочке облегчение. Она там нашла себе забаву, обнаружила под кустом маленьких зайчат. Они – зайчата – страсть полюбили девчонку: бывало, утром идут женщины под конвоем на работу, а серые уже на пригорке скачут, ждут Ирочку. Все заключённые в лагере умилялись, глядя на это. Зайцев подкармливали хлебушком, который отрывали от своего скудного пайка.

Только однажды охранник Чуркин перестал позволять давать девочке отдых и заставлял её толкать каждую вагонетку. Иногда он даже пинал её ногами или хлестал вицей: надо думать, ему такой приказ поступил. Жалеть заключенных, даже малолетних, закону не было, все считались врагами народа…

Как – то раз на висячем мосту Ирочка в своих огромных сапогах запнулась, упала и сломала ключицу. Лагерный фельдшер сделал перевязку и пообещал поставить в строй девочку через две – три недели.

Может, в наше время врачам это и удаётся, но по тем временам такое чудо было возможно только при очень сильном желании больного поскорее выздороветь. У девочки такого желания, понятно, не было. Ей приносили из лесу подарки – гостинцы «от зайцев»: землянику, смородину, пиканы, заячью капусту. Да только девочка таяла на глазах: потеряла аппетит, не стала пить лекарства. Скучала по своим подросшим зайчатам, которые ждали её каждое утро на бугорке возле висячего моста. Однажды Чуркин едва не выстрелил в них из карабина, да лагерницы заслонили зайчат. Он долго матерился, но стрелять не стал – может, и у него была капля добра в душе?..

Вскоре у девочки поднялась температура – началась пневмония. Хороших лекарств для заключенных не было. Недолго она проболела – скончалась. Похоронили её возле висячего моста, на бугорке. На следующее утро, когда женщины шли по лежневке в лесосеку, на том бугорке, прямо на свежей могилке девочки, сидели три зайца и плакали. Все видели, как крупные, чуть – чуть розоватого цвета слёзы катились из заячьих раскосых глаз. Лагерницы говорили: посмотрите, даже дикий зверь может проявить сострадание к человеку.

До глубокой осени зайцы ходили на эту могилу, а потом начальник лагеря на охоте затравил зверюшек собаками. Без сердца были люди… На следующий год на могиле появились маленькие розовые цветочки, которые женщины – заключенные, не сговариваясь, назвали: «заячьи слезы». В народе их ещё знают как «кошачьи лапки». С тех пор у нас считается: где этот цветок хорошо растет, там зайцы оплакивают чью —то безвинно загубленную молодую жизнь. Эти места беречь надо, они святые, как памятники.

– Какое, бабушка, страшное время было… Мне очень Ирочку жаль, – всхлипнула внучка.

– Правильно, Леночка, доброе сердце не бывает равнодушным.

Баба Ганя прижала девочку к себе.

– Поплачь – чище душа будет…

Утро. Леночка проснулась довольно рано; за окном было ещё темно, только серебристо-жёлтые блики изредка играли на замерзших оконных стёклах – это свет от автомашин, проезжающих по дороге, проложенной по берегу пруда. Агафья Ивановна бродила по кухне, шаркая «чунями», одновременно напевая себе под нос странную песенку: