Евгения Зольцман - И Люся. Повесть

– Что, зачем? – будто не понимая, переспрашивает Люся.

– Очки? Солнца нет. Да и неприлично разговаривать с человеком так! – с сознанием уязвленной гордости заявляет водитель.

«Как так? Что неприлично? Да и кто он вообще такой?» – хочет прорваться вся накопленная за последние месяцы усталость. Но Люся побеждает: она вздыхает и спокойно произносит: «Глаза болят…»

Разговор окончен. Работа, замерзшая ночью кошка, сны… Следующая остановка – четверг. Люся выходит на стрекот трамвая – туман не ушел, но тяжеловесный усач все же неуверенно выполз из депо.

«А все налаживается, – думает Люся, садясь на конечной и надевая очки. Глаза действительно болят, но отчего?

«Может, от нагрузки, может, просто больно видеть».

Люся закрывает глаза – просыпается. В том же такси. Угрюмый водитель. Очки на глазах. Водитель бубнит под нос что-то про туманных монстров, то и дело выскакивающих на дорогу.

– Самоубийцы! А ты виноват потом – убийство по неосторожности.

«Да уж, где грань между этой самость и чужой волей?» – снова задумывается Люся и вспоминает недавние сводки, озвученные директрисой: «19 миллионов попыток, 4 миллиона – удачных. Критический пик – среда».

«Непонятно, почему не понедельник, хотя… 2 будних дня прошли и 3 еще впереди – не каждый выдержит. Боже, о чем это я! Не лучшая тема, чтобы язвить. 19, 4 – удачных, ах да, и «мы на четвертом месте в мире» – она сказала это так, как будто есть, чем гордиться. Хотя для директора школы, наверное, нормально озвучивать любую статистику, в которой государство упоминается на лидирующих позициях, преувеличенно торжественным голосом.

Люсе никогда не нравилась метафора с граблями – ну это по поводу одних и тех же ошибок. Она рассуждала так: «Мы как каторжники или цирковые лошади ходим или бегаем, по кругу или арене – неважно. Важно, что мы также как и они бесправны в своем выборе. Мы, конечно, говорим: нет, больше никогда. А потом даем второй, третий… пятый шанс. Себе, тебе, Ему…»

Он опять позвонил после полугодового молчания, точнее – сразу после встречи в магазине. Он рассказывал… Люся не слушала. Она устала.

«Больше никогда!» – пообещала себе Люся и выключила телефон. До пятницы, точнее – до следующего утра.

Ну вот – они начинаются опять с кофейного ритуала. Выходные… Опять… стоят трамваи («Да и кому они нужны в выходные!»), болят глаза, а Люся надевает очки в надежде быть неузнанной.

Он обязательно позвонит. Не сегодня – значит, еще через полгода. «Мы – каторжники, – повторяет Люся и обещает. – Больше никогда!»

«19 миллионов, 4 – удачных». И зачем тогда все…

Люся собирает в памяти вчерашний вечер. Она точно помнит, как шла из гостей, но удивлена обнаружившимся на плите супом, своим нарядом из футболки на три размера больше, сломанным ногтем и перегоревшей лампочкой в ванной («Нет ну ноготь сломала о дверь машины, когда поехали за добавкой. Лампочка?.. Я решила душ принять, а она вспыхнула и тут же погасла, причем вместе с моей надеждой освежаться перед сном», футболка осталась от Пети, заходившего в субботу и облившегося пивом) и обрадована вовремя отключенным телефоном – пришедшее наутро сообщение сводилось к: «Хочешь? Напиши. Буду!»

«Странно было бы обнаружить утром рядом с собой еще и его. Да и перед Ликой неудобно – брат. Хотя вопрос: чья это была идея»

Люся любит своих подруг, но не терпит сводничества, наливает зеленого чаю, берет телефон.

Вопрос с супом остается невыясненным.

Самолет послезавтра, но чемодан уже собран и находится в предвкушении четырехчасового перелета. Люся не спит. Тоже в предвкушении, правда, сорокаградусной жары, которую она будет наблюдать из кондиционируемого помещения, и очередной конференции, «посвященной поиску новых проблем в нашем и без того проблемном образовании.

«А вот бы на пляж!» – Люся сладко потягивается, закрывает глаза и засыпает.

Ей снится Новый год и снег, таящий вместе с пляжным песком.

<���…>

Полет в оба конца проходит без сюрпризов, как и конференция.

«А название-то было многообещающее: «Инновационные разработки в системе интегрального обучения»!

Люся в привычном графике сентября. Чемодан снова на антресолях, но все еще помнит резиновые валики багажного терминала, оставившего, по выражению Лики, «бороздку памяти» на бежевом материале.