Анатолий Шуклецов - Амурная игра

Шатров сходил в туалет, влез на верхнюю полку к открытой фрамуге окна и принялся разглядывать фотографии на вклейках «Переписки Максима Горького». Двухтомник взял пролистать и бросить, невелика потеря. Искусный чтец знает, чем пренебречь. Глашатай октябрьского переворота любил сниматься с людьми именитыми. Вот он молодой и заносчивый рядом с отчуждённо глядящим Львом Толстым. Не та баба опасна, которая держит за яйца, а которая ухватила за душу, наставит приезжего яснополянский матерщинник. Могучий талант русской литературы, планетарного уровня! Настолько знаменитый, что всем уж без разницы, жив он или помер. Записывали всякую мысль, любой вздор за мудрым старцем; некоторые изловчались, не вынимая блокнот и карандаш из кармана.

Вот буревестник со славным певцом Фёдором Шаляпиным, разведёт эмиграция. Вот бравый мушкетер, обронивший шпагу, гостит в Ялте у незамерзающего моря. Идеальный человек, но жаль, что пьянствует, молвит Чехов по отъезду гостя. Вот с тщедушным на вид русским художником-исполином. Начнёт сохнуть натруженная правая рука, Илья Репин выучится писать левой. Зарубежный вояж, с рыжегривым остряком Марком Твеном; приехал в Нью-Йорк клянчить доллары для большевиков. Петроград, второй конгресс Коминтерна; застрельщик социалистического реализма высится за спиной довольного Ильича, стриженный наголо; мода на лысых и усатых: «Если враг не сдаётся, его мочат в сортире и уничтожают!..» Вот, скорчив уморительную гримасу, сидит с наркомом просвещения Луначарским. Тот ещё краснобай: «А затем широкой, вольной, спокойной, стихийно-могучей рекой влилась в натуру внука, влилась изумительной поэтической мощью бабушка Алексея Максимовича, которую мы все любим, как родную, и которая для нас в тысячу раз ценнее всех наших собственных бабушек». Из речи наркома на юбилее буревестника, которого «победоносный пролетариат нашего Союза, поддержанный мировым эхом, официально провозглашает своим любимым писателем».

Вот с другим Толстым, не переводятся. Хваткий, оборотистый граф, охочий пялить девок в бане. «Жён менять надо, батенька. Менять. Чтобы быть писателем, надо три раза жениться». Ноне активна внучка, Танька Толстая из нашей песочницы: кысь, не кысь, брысь!.. Славен в веках Алексей Константинович Толстой: «Средь шумного бала, случайно…» Вот опять Пешков, вылезший в ферзи. Парсуна не возбудила приязни. Пролетарский любимчик Горький мог гулять улицей его имени, бывшей Тверской; явись блажь, мог проживать в городе Горьком, бывший Нижний Новгород. Пачкуны, щелкопёры и строчкогоны, вся продажная пишущая рать, завтра летим к Горькому в Горький на аэроплане «Максим Горький»; велий, вместит всех! Народ устал от горьких переименований, Максиму, чёрт его заласкай, в жилу!.. Переписка выскользнула из ослабших пальцев; Шатров спал, уверенный в правоте начатого перемещения.

Звучный шлепок упавшей книги извлёк его из клейстера вязкого кошмара. Черти лиловые, черти драповые скакали пустым вагоном, висли на поручнях и верхних полках. Вскрыли его дорожный чемодан, вытряхнули вон содержимое и топтали копытами. Максим, чёрт великолепнейший, наседал на него и яро кричал: «Если человек талантлив, так он славен кругом! Если уж не дано, так от-ва-ли!.. Божий дар в себе нелегко обнаружить!..» Фраза понравилась. Шатров записал её на форзаце второго тома. Не однажды он замечал: уснёшь с хорошей книгой в руках, и сны навеет чудные, а есть крайне вредные подсознанию. Поезд стоял, на узловой станции Тобол. Шумно входили, определяясь по местам, неугомонные пассажиры. Обходчики вагонов в броских шафрановых жилетах проверяли стоящий у перрона состав. Молотками на длинных черенках ударяли по мазутным буксам: тук-тюк, пауза, два стука и следующий вагон. Самое интригующее чтиво – это дальняя дорога и неведомые города с незнакомыми людьми.

Где ни обитай человек, ему необходим унитаз и рулончик туалетной бумаги, кофейник кипячёной воды. Нужен тёплый кров и уверенность в завтрашнем обеде; для чего следует примкнуть к трудовому коллективу. Состояние одиночества плодотворно, когда ты не изгой. По мере затяжного прозябания в гостинице и скорой траты денег, нарастало чувство тревожной неприкаянности на здешней земле. Будь состояние, купил бы частный дом; в отдалённой перспективе мог заработать жильё ударным трудом, если не рухнет привычный уклад жизни. Продажный генеральный секретарь, меченый стигматом дьявола в голову, всё чаще говорил о какой-то «перестройке и новом мышлении», суля небывалые свободу и гласность. Ломать – не строить! Давно сказано: нет дела, устройство коего было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старого строя новым порядком. Российская свобода есть мужицкий бунт, провоцируемый подонками, повальное смертоубийство. Увы, вся история человечества – несмолкаемая бойня с кровопусканием, война, как перманентное состояние общества. Творцы кропотливо возводят, рожают, выращивают, и всё дотла выжигают жестокие варвары.