Ирина Эренбург - Гала и Элюар

Порывистым движением она достала из кармана плоский прямоугольник картона, протянула Гале.

На открытке были изображены два херувима, держащие в руках золотистый свиток с надписью «Желаем счастья».

– Миленько, – выдавила из себя Галя.

– Прочти.

– Послание на французском?

Лида перевернула открытку, и Галя заметила, что текст написан по-русски.

– С каких пор ты перестала понимать кириллицу?

– Я не читаю чужих писем, – раздраженно сказала она.

– Не говори так! Ты не чужая, ты посвященная. Читай! Пожалуйста…

Галя пробежала глазами по строкам. Ничего необычного, стандартное послание от родственницы. Кто-то вышел замуж, кто-то отправился в путешествие. И подпись: «Целую, обнимаю, любящая тебя твоя кузина Лера, отныне и вовеки Левицкая».

– Разве можно так? – Лида выхватила открытку и вдруг одним движением разорвала пополам, бросила под ноги, начала топтать. – Ложь, ложь, ложь… Кругом одна ложь! Как она могла со мной так поступить! – кричала она. В этом яростном крике слышалось желание избавиться от переполняющей ее боли, необходимость протеста. Лида неистово, как беспомощный в гневе ребенок, топала ногами и продолжала кричать, – Это несправедливо. Нечестно. Что мне теперь делать? Как жить? Я сойду с ума… Помоги мне. Помоги!

Чтобы избавиться от неловкости и прекратить ее истерику, Галя привлекла Лиду к себе и ощутила, как гулко и часто, с перебоями бьется ее сердце.

– Я слышу, Лида, слышу, – торопливо заговорила она, – я слышу, как стучит твое сердце. Тук-тук-тук-тук… Да-да, наверное, как детский мячик.

– Не могу я так больше, не могу…

По впалым щекам одна за другой покатились крупные слезы, нос распух и покраснел, отчего Лида стала похожа на грустного клоуна.

– Давай не будем плакать, – с чувством превосходства спокойного человека сказала Галя. – Я тебя провожу в твою комнату. И не волнуйся, это вредно. Успокойся, пожалуйста.

– Да-да… Успокоиться?.. Да-да… – Губы Лиды еще дрожали, но поток слез иссяк. – Я успокоюсь. Да-да… несомненно. Я чувствую, я успокоюсь… Нетрудно, совсем нетрудно. Спокойна, я совсем спокойна. Что случилось? Совсем ничего… ничегошеньки. Я тут, она там. Пусть будет так, как будет. Я ни при чем. Кто меня, больную, станет спрашивать?..

Это невнятное бормотание вывело Галю из себя.

– Что случилось-то, расскажи толком? То ревешь белугой, то блеешь овцой. Ничего не поймешь.

– Не поймешь… Ты не поймешь. Я тебе доверилась, а ты… Ты такая же, как они! – Глаза Лиды вспыхнули гневом. – Вы все меня предали, все, все, все… Не хочу тебя видеть больше. Никогда! Ты тоже свой нечистый глаз на Мишеля положила, угадала, кто на фотографии самый лучший. Я здесь почти год и никому не нужна. А ты только приехала, и все мужчины вокруг тебя, как пчелы на мед. Как будто я не заметила, как мсье Жилетт тебе глазки строит, все норовит то ручку подать, то за локоток поддержать. И молодой француз… как его? Мамаша все рядом с ним квохчет… Только на тебя и пялится, вот-вот дырку протрет. Ты – ведьма, хоть и ангелом прикидываешься. Ненавижу тебя больше всех, ненавижу.

Как только дверь с шумом захлопнулась, Галю охватили нестерпимая тоска и желание скрыться, убежать, закрыться от ощущения угрозы. В ее груди словно встала стена, и она не могла набрать достаточно воздуха, чтобы восстановить дыхание. Она задыхалась. Ее спина, грудь, лицо мгновенно покрылись потом, и она почувствовала ненависть к Лиде, которая своей истерикой вызвала этот приступ, к себе, к своему телу, к Богу, который допускает страдания.

* * *

После экстренного вызова дежурной сестры ей назначили постельный режим. Пять раз в день прямо в комнату на подносе ей приносили еду, после завтрака и перед сном ее посещал врач. Не забывали ее и соотечественники. За две недели, проведенные в постели, она перезнакомилась со всем русским женским населением санатория. Только Лида не была у нее ни разу. Когда Гале разрешили снова спуститься в столовую, соседний стул справа от нее был не занят.

Сначала Галя испытывала некоторую неловкость – об их размолвке с Лидой, вероятно, все знали – но смущение истаяло после первой перемены блюд. Разве она повинна, что у Лиды, как она поняла из общего разговора за столом, резко ухудшилось состояние? Навестить больную в ее комнате Гале не хватало решимости. Она не находила в себе сил вновь увидеть ее круглые, наполняющиеся слезами глаза, распухший от слез нос, полные потрескавшиеся губы. Она помнила, как горели ненавистью глаза Лиды, с какой силой она выталкивала несправедливые слова. Самое главное – Галя винила ее за то, что та спровоцировала рецидив ее болезни. И пусть говорят, что почти все вновь прибывшие первое время чувствуют себя плохо, но Галя знала: виной обострения ее болезни была не смена климата, а ненависть, которой незаслуженно опалила ее Лида.