Николай Лепота - Санта-Разуваевка. Сборник рассказов

– Не дом, а школа, – сказала спина. И твердо добавила, зарубку поставила: – Леонид Семенович.

Все ясно. Обсуждению не подлежит.

И шаги застучали по ступенькам вверх.

Директор пришел через полчаса.

– Ну, ты что?

– Что?

– Дурочкой не прикидывайся. Икону почему не убираешь?

– Так нельзя нам без нее, – Маруся смотрела растерянно. Понимала, что-то нехорошее случилось. Но еще не верила, что ничего не изменить, не вернуть.

– Ты что плетешь? Тебе сказано – школа!

– Леонид Семенович!

– И не говори даже! Ты работница хорошая, так-то тебя бы сразу гнать надо за такие происки, а так…

– Какие происки? Какие такие происки?.. Это же нам с Шуркой… Это вся надежда наша.

– Оооо! Да тебе сколько лет? Ты ж молодая еще, а как бабка ухватилась за эту доску. Да и… Нельзя! Школа здесь!

– Я ж дома у себя.

– Нет в школе! – Повторял директор слова проверяющего. – Вроде как дома, но в школе! В советской школе. И всевозможным богам тут не место.

– Это не Бог, это Матерь Божья. Леонид Семенович! Гляньте на Шурку мою. Без ног девчонка.

Директор руками хлопнул по коленям себе.

– Это тут при чем?

– Леонид Семенович, миленький, – Маруся уже ничего не боялась и слов не выбирала. – Пусть бабка я, пусть отсталая, – он только морщился от ее слов, – но по-другому как нам? Я без мужа…

– Придет…

– Шурка не ходит…

– Пойдет…

– Да как пойдет-то?

– Маруся. Ты послушай!.. Ма-ру-ся! Не поможет тебе бог, если врачи не помогли. Да и нет его! Ты что?

– А как же жить нам тогда!

Слезы текли из ее глаз. Но их никто не замечал. В том числе и Маруся. Она, директор и Шурка с кровати смотрели на икону. Крутанут головы друг к другу и – опять к ней. Кивали, руками махали…

– Леонид Семенович! Кому вред от нее?

– Ого-го!

– Я молюсь Божьей Матери, никто не слышит. Никто не видит… Я прошу ее…

– Да толку то!

– Я прошу ее пожалеть нас с Шуркой. – Слезы лились, уже не останавливаясь. – Она мама Богу, она дите носила, ей жалко его было, а мне-то как… Мне-то как жалко!.. Она услышит наши молитвы, пожалеет нас да попросит своего Сыночка… Сыночек, скажет… – Маруся захлебнулась в рыданиях, но все же хотела закончить: – Сы-ы-ночек… А он смилостивится, увидит наше горе…

Директор красный весь стоял, но все тряс головой.

– Нельзя! Сама слышала. В общем, выбирай – или икона, или школа.

Вечером Маруся ушла. Сняла у знакомой старухи угол в низком домике в одну стопку, с замерзшей рябинкой под окном. Перевезла из школы на санках несколько мешков пожитков, на них же потом – Шурку. Зашла к Леониду Семеновичу в кабинет.

– До свидания. Извините уж нас.

– Э-эх!..

– Нельзя нам без нее, – прижимая под мышкой икону, завернутую в платок, тихо сказала она. – А то, может, молилась бы я потихонечку?..

– Э-эх! Мария… как тебя… Ма-ри-я!

И она ушла. Весной переехала в другие места. Куда-то в предгорья Алтая, к синим подножиям его, к красным за полями закатам. Люди говорили потом, после войны уж, видели ее, Иван так и не вернулся с фронта. Еще говорили, Шурка ее на ноги встала, пошла.

Ванька дожил до зимних каникул. Наконец-то можно было подальше закинуть холщовую сумку, с которой он ходил в школу, и с Петькой Ветошкиным, другом-приятелем, рыть пещеры и кататься на пруду с бугров, наметенных за старыми ветлами. Они еще осенью утащили от бани бабки Захватаихи кадку и вот, наконец, дождались своего часа (бабка тогда кадку так и не нашла, потому что хитрые Ванька и Петька сразу же разбили ее на плашки и распихали эти плашки по бурьянам за огородами), теперь они из гнутых дощечек изготовили лыжи.

Ванька Чернов, правда, свои лыжи уже успел проиграть в бабки, и Петьке пришлось временно поделиться своими: взяли по одной накануне и вечером опробовали. Здорово! Еще интереснее. На одной ноге несешься вниз, а другой водишь для равновесия. Ветер свистит в ушах, леденит шею, а чуть оплошал – головой в сугроб. Хорошо! А самое счастье, когда тебя и качало, и мотало, а все же удержался: «Петь! Петь! Я вот так от на ногу присел, вот так от скривился весь и не упал. Потом встал даже… Давай еще по разу!»

…На окнах в классе лед. Дрова в печи горят плохо. Шипят. Ну, ничего, последний день сегодня. А там уж, когда придут снова в школу, до лета недолго останется. В марте уже солнце греет, отец говорит: «В марте цыган шубу продает». Ваньке непонятно: почему? Осенью, значит, опять покупать? Или у него шуб много?

Последним уроком «Родная речь». Мария Семеновна читает «Серую шейку». Все переживают за уточку, не хотят, чтобы лиса до нее добралась, затаив дыхание, следят за действиями храброго мальчика, спасшего ее от холода, голода и лисы.