Вадим Климовский - Фрося

Долго примерялась к низкой покатой тахте – не удержалась, тяжело плюхнулась и, ойкнув, замерла: тахта гулко бухнула, с фанерным треском.

Борис молча следил, ухмыльнулся.

– Бутафорская. Не отшибла чего-нибудь?

– Какая?

– Не настоящая, для спектакля сделана. Фанера, тряпкой обтянута. Обманывает, да?

Коротко засмеялась.

– А я боялась, думала – провалю вам пружины. Тяжелая я. – Покачала головой, провела по крутому горбу ладонью. – Так вы же с нее скатываетесь!

– Нет, привык. Раскладушку вам поставлю, если хотите.

– Мне все равно, я и на полу могу.

Откинулась назад, уперлась руками в тахту – разглядывала комнату.

– И стол бутафорский. – Присел на угол, постучал каблуком по фанерной тумбе. – И этажерка. Книги – настоящие, да. Стулья тоже настоящие, но – не мои: театральные. Обставили артиста…

– Все артисты так живут?

– Нет – кому как нравится…

Хотела что-то спросить – и промолчала.

– Я сегодня здесь – завтра там.

– Почему ж так?

– На одном месте скучно.

– В театре – скучно? – Борис не ответил. – А зачем же тогда… – и опять проглотила.

– Зачем работаю? – Усмехнулся. – Нравится!

Она смотрела, не мигая, сквозь голое, без шторы, окно.

Протянула:

– Нравится – и скучно…

– Долго объяснять. – Борис соскочил со стола. – Сразу спать ляжете или чаю попьете… с чем-нибудь?.. Разреши-ка, я белье достану.

Подобрала ноги, заглянула, вытянув короткую шею, под тахту – Борис вытащил оттуда огромный потертый чемодан, порылся, достал наволочку, простыню, пододеяльник.

– Вы оставьте, я сама, – сказала она и опустила ноги на пол, – вам же уходить надо.

– Конечно! – Он оставался на корточках. – Так как же?

Покосилась на скатанный в изголовье постельный тюк, удержала зевоту.

– Чайку бы хорошо… А есть не хочется… Да я вскипячу, вы идите!

– Не хочется? Вы когда ели?

– На вокзале…

– На каком?

– Как же его… На Казанском!

– Утром, значит? Стесняетесь? – (Ехать – не стеснялась…) – Приставать на улице – не стеснялась!

Хмыкнула, но стала пунцовой, смотрела в пол.

– Чего это вы – то ты, то вы. Меня и на ты можно.

– Большое спасибо. – Еще проблема.

И вдруг – отчаянно, не поднимая глаз:

– А дом ваш – разваливается… крыльцо совсем прогнило…

– Я же ска-зал!

Резко поднялся с корточек, отошел к окну. За черными стеклами, на фоне черного (бархатного?) задника светилась сдвоенная декорация с раздвоенными персонажами: близко за стеклом – двое хмурых мужчин, близнецы, в одинаковых куртках; под двойным потолком – два расплывчатых пятна от лампочек без абажуров; далеко, у размытой стены – две тахты, вдвинутые одна в другую, и на них – двуголовая, трехногая, невесть кто, смотрит в четыре немигающих глаза ему в спину… Почему он не уходит?

– Ты вот что – искупайся, – не поворачиваясь, продолжал смотреть в черное окно, – легче жить станет.

– Думаете – легче?

Борис обернулся: нет, никакой иронии.

– Что ж, и правда… – Встала и сонно побрела в коридор.

– Сейчас полотенце дам. Ванная рядом! Но это – тоже полезное заведение…

Торопливо захлопнула дверь в туалет (оттуда пахнуло ржавчиной, сырой известкой) и скрылась в ванной.

– Да вы не смущайтесь – все мы человеки…

Никак он не возьмет верный тон. Будто роль репетирует и – не идет, все – фальшиво… Действительно: "то ты, то вы"…

– Ладно, мойтесь. – Не дождется больше "ты". – А я чаек поставлю.

Щелкнула изнутри задвижка.

Остаться одному – этого он хотел? Этого боялся. Хотел – и боялся. Отвечал, спрашивал, лишь бы что-нибудь звучало. Отвлечь себя от… Но теперь уже – не избежать. Один, хорошо… К Наталье сейчас не пойдет, успеет, есть еще время, пусть позлится. Пока эта в ванной торчит – есть время…

Пошел в кухню, на ходу стащил куртку, швырнул на ящик, заглянул в зеркальце: да-а, щетина, давно уже бреется только в день спектакля, иначе грим не положишь, а в другие дни – зачем?..

Выплеснул из продавленного чайника воду с чешуйками накипи, налил свежей и поставил на газ.

В ванной шумела (непривычно, уютно) вода. Борис лежал на горбатой тахте, свесив набок ноги в башмаках. Курил. Минута покоя. Он знает, что принесет с собой эта "минута покоя". Знает – но уже не может устоять перед горьким соблазном. Как наркоман… И задымил – не зря: курит не так уж часто (и тогда он мало курил), если только… если только не бессонница (так, пижонил, чтоб не отстать), а сегодня, пожалуй, пачкой за ночь не обойдется… где бы он ни провел ее, эту ночь…