Вадим Климовский - Фрося

Куда ж он идет – к дому? Зачем? Ладно – дойдут до подъезда, "мне сюда" – постоит на лестнице, пока эта исчезнет, даже заходить не будет – и обратно, к Наталье, как раз вовремя…

– Ну?!

– Не вспомнили, значит… Конечно, где же… – Опять замолчала. – Я из Эн-ска, – назвала его город, – жила недалеко от вас… Живу. Это вы – жили. Ну, неважно… Я к вам… от родителей…

Борис остановился, выдернул руки из карманов.

– Что-нибудь с матерью?!

– Нет, нет, ничего! – слегка дотронулась до его плеча. – Да я и не от них… я – сама. Но…

Пытался разглядеть ее лицо, глаза – она отвернулась, смотрела на скамью. И вдруг:

– Давайте сядем, а?

И сказала Клавочка: посидим на лавочке. Ну и ну…

Не дожидаясь, смахнула пушистые тополиные сережки, разгладила аккуратно подол сзади, тяжело плюхнулась, откинулась на спинку, выбросила вперед ноги. Закрыла глаза. Спать собралась, что ли? Экземпляр!.. Открыла глаза, посмотрела на туфли, покрутила ступнями. Сейчас снимет… Так и есть – не наклоняясь, сбросила, пошевелила капроновыми пальцами, разминая. Глянула на Бориса и улыбнулась:

– Ноги затекли…

Он тоже сел, на краешек. Сгорбившись, смотрел в землю.

– Ну – так зачем вы приехали? На работу устраиваться? В театр податься решили? – Пытался накачать себя на грубость, – не получалось. – В актрисы? Протекция требуется?

– Не-ет… К вам я.

Борис выпрямился, повернулся к ней. Показалось, что и в темноте видит, как она краснеет. Смотрела на свои руки, они суетливо ощупывали одна другую.

Пробормотала совсем тихо:

– Надо вам домой ехать, Борис… Иванович. К старикам…

– Да что случилось?!

– Ничего не случилось. А помрут – и не повидаете.

– Да ты там причем? Я тебя знать не знаю!

– Хожу к ним: приберусь, в магазин, когда и сготовлю.

– Это как – от райсобеса? – Борис почти шипел от злости, но сам чувствовал: неубедительно получается. – Или от фирмы "Заря", что ли? И хорошо подрабатываешь?!

Она скрестила ноги – теперь ее правая пятка упиралась в левую туфлю, а левая – в правую.

Тихо сказала:

– Нет… я просто… – повернула к нему лицо с широко раскрытыми глазами.

Борис откинулся на спинку, вобрал голову в плечи, уткнув подбородок в грудь, жесткий воротник наполз на уши. Молчать, молчать. Ничего не надо… Пусть сама говорит. Дурацкая история…

И когда она заговорила – будто услышала его приглашение – Борис вдруг обмяк, провалился в теплое, мягкое, город исчез, все исчезло, даже она, только голос ее откуда-то издалека – так бы и сидеть всю ночь, всю жизнь, лишь бы не двигаться, совсем не двигаться…

А она говорила, говорила, то ли торопясь, пока не перебил, то ли в страхе перед молчанием, которое наступит, если она замолкнет.

– …совсем плохи старики… Вы у них когда были-то?.. У Иван Никитича вторая нога отнялась, вовсе уже неходячий… а мама… Полина Ефимовна совсем слабая, лежит часто, сердце никуда… Одиноко им – никого… Полина Ефимовна всё плачет, плачет… И когда вам пишет, плачет… Всего не напишешь, не хочет она жаловаться… Скрывает… А сама все плачет… "Хоть бы приехал Боренька, приехал бы…"Вы, говорю, попросите – может и приедет". "Нет, пускай, у него там своя жизнь. Ничего о себе не пишет – «жив, здоров» – но я знаю… Театр, сложно…" Про вас маленького начнет рассказывать – повеселеет, а потом опять плачет… Хоть бы, говорит, женился, внучонка привез показать…

Остановилась на секунду – как споткнулась.

– А может, говорит, женился уже – да не пишет, он такой…

Снова запнулась.

И продолжала – как что-то ненужное, лишнее – повторяясь, затихая:

– Всё плачет, плачет… Я её утешаю, да какая из меня утешительница… С ними бы жить вам надо… Хоть съездили б… Разве расскажешь об этом?.. Вы сколько дома не были?.. Семь лет… Через три месяца – семь…

Умолкла. Наконец. Считает месяцами – надо же. "Дома". Нет у него дома.

Сидеть стало жестко, ребра скамьи впились в зад, в спину, посвежело, изнутри бил озноб. До чего же глупо жить на свете… Глупо, глупо. Всё ужасно глупо – слушать эту жалостливую чушь, всё, что он и сам знает, видел, читал между строк в материнских письмах… Какого чёрта. Какого чёрта (если не сказать больше, да) припёрлась, лезет в его жизнь, с домкомовскими моралями…

– Какого черта… – процедил сквозь зубы.

Она выпрямилась, руки сложила на коленях.

– Знала – злиться будете…

Злиться!.. Идиотизм.

И вдруг она протяжно зевнула, прикрыв рот ладошкой. Стала тереть глаза кулаками. Больная на голову. А он сидит тут с ней…