Анатолий Агарков - Где кончается порядок. Где начинается авиация, там кончаются дисциплина и порядок

– Ты выплачиваешь алименты сыну? – холодно взглянув на меня, спросила жена.

– Да.

– По-моему, мы вправе рассчитывать с Настенькой на половину оставшейся суммы, ведь я еще в декрете.

– Согласен.

– Думаю, нам не стоит пока разводится, – учтивым голосом сообщила Тома.

Я любезно, в тон ей, ответил:

– Конечно.

Надеясь, что согласие не расторгать наш развалившийся брак прозвучало достаточно искренне, я повеселел. Настораживало одно – все это временно, до ее выхода на работу. Тогда, возможно, что-то и переменится.

– Ну, тогда я пошла.

Нам не хватило чувств даже на приличную ссору. Или смирение – удел святых?

Сестра, узнав об этом сговоре, сказала:

– Ты с ума сошел!

Я прикинулся, что оценил ее шутку:

– Да, слегка тронулся, но пройдет.

Так на взаимной договоренности завершилась вторая моя еще менее продолжительная брачная жизнь. В тридцать пять лет оказался я абсолютно независимым от пут семейного рабства. Передо мной открылся беспредельный простор для жизни по велению совести. И если бы не одно маленькое существо, манившее к себе своей беззащитностью и бескорыстной любовью, я должен был считать себя счастливейшим из смертных.

Не считалось. В душе боролись противоречивые чувства, и было время для самоанализа. Второй раз я покидал семью. Впрочем, вру – первый раз покинули меня, и я целый год ждал, когда перебесится моя благоверная. Второй раз… Копится опыт. Скоро уже могу писать методички о том, как развалить семью без скандала.

Тома не хочет оформлять развод – формально мы еще муж и жена. Но ощущение было такое, что семья наша распалась навсегда. Я найду себе женщину. Тома узнает и обронит скупую слезу. А может, выплачется вволю – кто знает? В любом случае мой уход не стал для нее трагедией. Она умеет приспосабливаться к обстоятельствам.

Свобода не вызывала радости. Похоже, мы оба, Тома и я, проиграли.

Я заперся в лаборатории. Стены ее, выкрашенные белилами, приобрели унылый серый цвет, краска кое-где потрескалась и облупилась, по углам тенеты. Дощатый пол изрядно обшарпан. День был менее холодным – шариковая ручка не замерзла. В кабинете начальника есть электрообогреватель, но нет начальника, и кабинет закрыт. А сколько бравады за моими словами – я служу в авиации! Знал бы кто, в каких условиях приходится служить, не стал бы завидовать.

Ну да ладно, я не поехал в одиннадцать домой, чтобы остаться наедине со своим новым увлечением – пишу сборник рассказов «Самои» о моих предках.

Так увлекся, что не заметил, что время уже к обеду.

В дверь требовательно постучали.

После непродолжительной возни с замком впустил в лабораторию прапорщика Холодка, который сгорал от почти сексуального желания слиться в одно целое с трубой отопления.

– Ты чего не уехал?

– Да и дома тоска – здесь хоть в карты можно поиграть.

– Ты с ума сошел?

– У тебя семья, а у меня никого. Рано приеду, родителей расстрою – опять, скажут, с работы выгнали.

Вошел прапорщик Ручнев – совсем нездоровенный из себя, но стул под ним скрипнул в попытке сложиться навек. Он мой родственник дальний по материнской линии и зовет по-родственному меня «коммунякой», хотя я не сдал учетную карточку в полковую парторганизацию и официально считаюсь беспартийным.

– Ты знаешь, Леха, что летчик-испытатель легко летает на всем, что по идее должно летать, и с усилием на том, что летать не должно?

– Ты это к чему? – спросил я.

– Да Холодок все летунов ругает.

– Дак то испытатели, а наши и на самолетах летать не умеют, – отстаивал свою жизненную позицию Алексей Иванович.

Шутки кончились. В глазах у Ручнева ни смешинки. Он хорошо запомнил – я из белого дома, из числа неприкасаемых; чтобы там не случилось, я его личный враг.

– Значит, ты к нам из райкома пришел, – в который раз начинает он.

– Допустим.

– А зачем?

– Неужели перед тобой идиот, Владимир Иванович? Конечно, с заданием – выявлять недовольных и стучать кому следует.

– А если мы тебя удавим втихую и забацаем под самоубийство?

– Риск есть конечно, но он оправдан – здесь двести восемьдесят, там двести двадцать и за каждого изменника Родины по штуке. Представляешь навар? Стоит впрягаться?

Больше всего на свете прапорщика Ручнева из себя выводит чужая большая зарплата. Он тут же выругался:

– Живут же гады!

– Хочешь к нам?

– Я беспартийный.

– Рекомендацию дам.

Ручнев задумался. Холодок, понимая, что я прикалываюсь, сделал вывод: