Саша Зайцев - Советские тексты в постсоветской редакции

Догнать палача-живодера было не трудно. И Лева дал рукам волю…

Сбивчивый Левин рассказ заканчивался приглашением в гости к Надежде Константиновне с инструментами и оговоркой, что захватить с собой придется одну скрипку, поскольку правая рука Левы пришла в полнейшую музыкальную негодность.

Бронштейн набрал Надежде Константиновне и, дождавшись ответа абонента, попросил о переносе встречи:

– Понимаете, Надежда Константиновна, Ульянов вам новое письмо пишет. Я у него, но сделать ничего не могу. Вот он трубку рвет, посоветоваться насчет взятия почты и телеграфа желает. «Архиважно», – говорит. Передать ему трубку? Пожалуйста.

– Але, але! Надежда Константиновна, здравствуйте! Не за старое… Не слушайте вы его. Ничего я не пишу. Просто Лева руку сильно повредил и зол на весь мир. Нет, не упал, это Дзержинюк от его удара упал. Долго рассказывать. Понял. Хорошо. Будем в течение часа. Хорошо, без сюрпризов.

– Без сюрпризов не получится, – сказал он Леве, закончив разговор, – и поглядим, что получится. Иди умойся пока, а то на черта похож.

Вова достал из-под дивана груду оставленных ему на хранение братом книжек и вместе со скрипкой сложил их в большую спортивную сумку.

– Долго ты там еще возиться будешь? – крикнул он другу, – я давно готов!..

Надежда Константиновна не удивилась. Это не точно. Она была ошарашена. Но не сразу. Начали со скрипки и вокала, и лишь после домашнего концерта ученики присели к столу, где их ждали торт и хорошо заваренный чай. Надежда Константиновна пожурила по долгу службы Володю за «вынужденный» прогул, а Леву – за проведенную им на прошлой неделе политинформацию.

– Я не напрашивался, – оправдывался Лева, – меня Зиновий Аркадьевич заставил ее провести во искупление прежних грехов. И сам же перебивал на каждом слове. Я говорю: «Брежнев выступил на форуме с важной инициативой». А он мне: «Не Брежнев, а товарищ Брежнев». Я говорю: «Брежнев наградил коллектив предприятия». А он мне: «Не Брежнев, а товарищ Брежнев». Я говорю… А он мне… Ну не сдержался я: «Тамбовский волк, – говорю, – тебе товарищ».

– Надо отдавать себе отчет, Лева, кому, что и где можно говорить.

– Целиком разделяю вашу точку зрения на этот счет, Надежда Константиновна, – поддержал Володя, – а вот в школьной программе по литературе, извините, но жду перемен. И полез в спортивную сумку. По мере изъятия из нее разноцветного там– и самиздата Надежде начинало казаться, что это какая-то чудовищная провокация завербованных подростков, и в дверь вот-вот непременно позвонят…

– Ребята, откуда все это?

– У друзей одалживаем. Интересуетесь? Вам оставить что-нибудь? Хотите Алешковского? – обхохочетесь, а то и слеза навернется. Довлатов есть. Вайль и Генис вот. Ерофеева читали?

– Читала. Боже мой… Читала… Но вам еще ведь только…

– По пятнадцать лет? Микоянской под сорок, но и в пятьдесят вряд ли что изменится. Наш ровесник Дзержинюк Фадеева читает и кошек вешает.

– Володя, возьми, пожалуйста, скрипку.

– Что сыграть?

– Что хочешь.

– Романс Свиридова к пушкинской «Метели».

Музыкальная пауза пришлась кстати. Чистая гармония объединила учительницу и учеников. Все трое вдруг почувствовали себя друзьями – и возраст тому уже не был помехой. Для этого, собственно, и собрались. Володя отложил инструмент. Немного помолчали. Не нарушая тишины, Надежда Константиновна вышла на кухню, чтобы поставить остывший чайник. Вовка подмигнул Леве: не ошиблись. Под занавес Надежда Константиновна мастерски подкинула идею Михаила Александровича Шолохова («Поднятой целины» не писавшего и Даниэля с Синявским не поносившего) о совместном альманахе. Оба восприняли ее на ура.

Да, «годы летят, наши годы как птицы летят». На днях автор этой правдивейшей истории, на самом деле, надо полагать, никогда не происходившей, навестил Надежду Константиновну, чтобы поздравить ее с днем рождения. Дверь открыл Михаил Александрович, подтянутый и стройный как Енгибаров. За праздничным столом сидели наоборот несколько раздавшиеся Вовка Ульянов и Лева Бронштейн. Мой приход оторвал их от обсуждения грядущего совместного похода в паспортный стол на предмет смены фамилий. Лева хотел стать Толстым, а Володя – Набоковым. Вручив букет и пропустив за Надежду «штрафную», я с Михаилом Александровичем присоединился. Он согласился на Гербалайфова, я – на Грибоедова (грибы – моя давнишняя страсть). Толстому и Набокову мы посоветовали быть скромнее и опуститься хотя бы до уровня Новоженова и Кара-Мурзы. До драки, впрочем, не дошло. Напряжение сняла сама виновница торжества: