Вячеслав Каминский - Лабиринт времени

Он снова отхлебнул из чашки.

– Любовь…. А что есть любовь? В основе очарования, которое оказывает на нас прекрасный пол, лежит половое влечение. Природа преследует свою великую цель, и все тонкости, которые сюда присоединяются, и, на первый взгляд, весьма далеки от полового инстинкта, в конце концов, являются лишь его подкрашиванием…

– Ну, зачем же вы так грубо, прямолинейно. А ещё – философ.

– Зато честно, – сердито буркнул старик. – Да, половой инстинкт – чувство весьма грубое, но «презирать его» – нет ни малейшего основания, потому что этот инстинкт делает возможным саму жизнь. Он стоит на страже порядка природы.

– И что же, вы, философ, отрицаете саму любовь? – не сдавался Игорь. – Выходит, и тот молодой человек, который страдает от безответной любви, а сердце его рвётся на части, и вон, тот морячок, лобызающий продажную красотку, в конце зала, испытывают одни и те же чувства?

– Почему же… Я этого не утверждаю. – Да, есть высшая форма любви и низшая. Хотя обе они имеют общий источник. Любовь, основанная только на половом влечении, легко вырождается в разнузданность и распущенность, потому что огонь, зажжённый в нас одной особой, весьма легко может быть погашен другою. Но это может произойти и с тем, кто уверен, что любит возвышенно. Вот, разве вы, не заинтересовались той юной трактирщицей, которая вас только что обслужила. И угостила кофе. Вы смотрели на неё совсем не так, как я. Я только любовался её красотой, а вы, вы желали её. Я видел. А как же тогда та, ваша пассия, из-за которой вы собирались покончить с жизнью?

– Её больше нет…

– Умерла?

– Да, то есть, нет. Для меня умерла. Понимаете, всё это время я любил не настоящую девушку, а фарфоровую куклу со стеклянными глазами.

– И как же вы это узнали? Вы, что, её разбили? Вынули у неё глаза? Сердце? Как?

Игорь молчал. Да и что он мог ответить сидящему напротив него старику? Что какой-то таинственный голос в разрушенном соборе сообщил ему эту страшную тайну?

– Так это ж вы мне и сказали, – вдруг нашёлся он. – Только что. Забыли? Так и сказали: «Кто та кукла, которая вскружила вам голову и разбила сердце?»

– Ну, мало ли что я сказал. Я много чего и говорил, и писал. Нельзя верить всему на слово.

– Даже вам?

– Даже мне.

– И вы не боитесь быть опровергнутым?

– Этого опасаться нечего. Опасаться следует другого – быть непонятым.

В это время в трактир вбежал запыхавшийся слуга и, приблизившись к столику, за которым сидел профессор, выдохнул:

– Слава богу, я вас нашёл.

– А в чём дело?

– Барометр, сударь, падает. Похоже, скоро будет дождь, а вы без зонта.

– Полноте, Лампе, взгляните на небо, там ни облачка.

– А я привык делать свои заключения не на априорных суждениях, а на научных знаниях, подкрепленных опытом, – вдруг разродился длинной тирадой слуга и положил на стол массивный зонт.

– Что? – добродушно засмеялся, но не удивился профессор. Похоже, такие пассажи слуги ему были не в новинку. – Да вы, Лампе, философ! И в своих суждениях пошли дальше меня. Может, вам и кафедру предоставить?

– Может быть, а то, сударь, вы и так слишком много моих заключений выдаете за собственные. – И тут он заметил сидящего за соседним столиком молодого человека, который был явно чем-то расстроен и топил своё горе в большом гранёном бокале.

– Взгляните, – Лампе указал толстым крючковатым пальцем на захмелевшего юношу. – И этот здесь! Как его только пустили?

– Лампе, – возмутился старик, – веди себя прилично. Тебя разве в детстве не учили, что нельзя показывать на людей пальцем.

– Не беспокойтесь, профессор, я достаточно воспитан, чтобы считать себя, как вы некогда изволили выразиться, человеком. А вот ему прилично компрометировать людей своим мерзким присутствием? Я б на его месте, после того, что он натворил, вообще бы из города уехал.

– Полно, Лампе, о чём это ты?

– А вы что, профессор, не знаете эту историю. Да о ней весь город судачит. Вы, конечно, слыхали о Доре Хатт, жене нашего почтенного пивовара Иоганнеса. Того самого которого, помните, облили из ночного горшка, когда он ночью возвращался из клуба. Тогда ещё все смеялись, что или горшок был золотой, или его содержимое, потому как после этого неприятного случая дела у Иоганнеса пошли в гору. И он даже смог взять учителя музыки для своей милой супруги.

– Да, да, что-то припоминаю. Ещё этот, как его, Фридрих Энгельгард, тогда пошутил у меня за обедом, мол, под какими окнами гулял Иоганнес? Дескать, он тоже не прочь получить такой освежающий душ, если это, конечно, принесёт ему такие же доходы, как достопочтимому пивовару.