Ида Тамм - Собака в стене. Роман-фантазия

Ни одна из обитательниц квартиры не жила одинокой, их юность, своевременная или спохватившаяся и вернувшаяся к хозяйке на пороге тридцатилетия, была украшена не омрачаемой невзгодами влюбленностью, придававшей их голосам особую звонкость, по которой узнают безмятежно счастливых людей. Но даже истории их отношений были несхожими, как времена года в резко континентальном климате; понаблюдав некоторое продолжительное время за тремя парами, можно было бы начертить карту для поиска настоящего сокровища – ответной любви. Но что проку от карты, в которой нет указателя сторон света, а все дороги вычерчены этрусскими улыбками, свидетельствующими о знании дарующего покой секрета, но не раскрывающими его? Разве подскажет звук тихого голоса или шелест вздоха, порожденного избытком нежности, где искать утоления неизбывного желания взаимности?

Мужчины в этой квартире также были молоды, но рядом со светящимися подругами сердца выглядели почти зрелыми в своей маскулинной серьезности. Покровительственная, неусыпная забота, которую они проявляли по отношению к своим «щебечущим пичужкам», неопровержимо свидетельствовала о том, что черта взросления пройдена и осталась далеко позади. Эти мужчины, глядящие на мир исподлобья одинаково суровым взором средневековых кочевников, были удивительно похожи преждевременной утратой юношеской легкости и беззаботности, и не будь они совершенно разными на вид, можно было бы подумать, что они братья.

Воистину все поселенцы Неспящей были несхожи, как представители разных рас, и объединяло их лишь то, что все они были земляне, случайным образом попавшие в большую квартиру и наполнившие ее беспокойной атмосферой пульсирующего счастья. И хоть для недремлющей квартиры они виделись отдельными суетящимися человеческими особями, всем гостям, соседям, да и друг другу они представлялись парами, неразлучными и почти природно-естественными.

Эта пара была первой, они нашли друг друга среди общих друзей, но узнали не сразу: им потребовалось какое-то время, чтобы разглядеть за земными лицами другие – любимые, обращенные друг к другу. Тем не менее, они считались старшими в Неспящей (хотя ни он, ни она не были таковыми по возрасту) и занимали самую большую комнату, которая была призвана быть залом, но выполняла роль спальни, а чаще – приюта по крайней мере сразу для двух пар или места общих собраний, так что с тем же успехом ее можно было назвать юртой.

Девушка была очень молода, так что казалась почти подростком и радовалась принесенным в дар конфетам и цветам с детской непосредственностью, слегка приподнимаясь на носочках или потрясая в воздухе маленькими кулачками. Милого ребенка с волосами цвета прошлогодней отсыревшей соломы, нежно любимого всеми обитателями квартиры, звали Мириам, но в быту все называли ее Кыся, следуя давно заведенному обычаю. Обычай этот взял свое начало с одного общего застолья, когда оживленная беседа, перемежающаяся беззаботным разноголосым смехом, вдруг замерла, и все услышали, как в наступившей тишине Хан, наклонившийся к уху полулежавшей в его объятиях подруги протяжно прошептал:

– Кы-ыся…

Тогда это прозвище всех насмешило, но прижилось сразу же, что поначалу смущало и даже немного обижало Мириам, она слегка поскуливала, слыша его в свой адрес:

– Ну, что опять за «кыся»? Я большая уже, мне это имя не подходит!

Говоря это, она протестующе встряхивала волосами, возмущенно хмуря брови и слегка покачивая головой. Однако через несколько месяцев хрупкая и маленькая девушка, напоминающая персонажей из повестей Лидии Чарской, свыклась со своим новым именем и уже даже удивлялась, слыша в свой адрес «Мириам». Теперь ей казалось, что ее настоящее имя взрослее нее самой, и одно его упоминание звучит как призыв к немедленному отказу от красочных забав юности и переходу к удручающему своей серьезностью взрослению, которое приличествует дипломированному специалисту.

Ее мужчину также одарили прозвищем, но чаще называли по имени, при этом и то, и другое вполне соответствовало его внешности, наводящей на мысль о воинственных монголах и жарких сухих степях, окруженных тонущими в дымке на горизонте горами: звали его Тагир, Тагир-Хан. Свое прозвище Хан получил также во время коллективно-беззаботного времяпрепровождения, когда, будучи усталым и слегка раздраженным, он, по словам веселой компании, «разводил патриархальные настроения» и гонял Кысю за чаем и печеньками на другой конец недлинного стола, тихонько щекоча ее. Сопровождающие эту картину суровость взгляда и неспешное поглаживание темной бороды, обрамляющей смуглое широкое лицо, рождали недвусмысленные ассоциации с восточным правителем кочующих племен.