Андрей Бинев - Похищение Европы

– Уже было.

– На тебе наш коньяк.

– Не хватит денег. Дай вина.

– Подарок. А вино купи.

За двадцать секунд покупаю вино и беру коньяк.

– Коньяк сейчас, – распоряжается Армен, – А вино завтра. Это – закон!

Киваю и ухожу. До подъезда те же пятьдесят секунд, пятнадцать на подъем, на раздевание десять секунд, еще четыре секунды, и я захожу на кухню.

Тигрица Эдит спит, сидя в моем халате, распахнувшись донага, откинув назад шатенистую голову. Грудь упоительна! И все остальное! Очень видно и очень мило.

Она сильно изменилась за прошедшие 4 минуты 9 секунд: жутко похорошела. Я осторожно ставлю бутылки на стол и присаживаюсь на корточки перед ней. От ее запаха дурею, закатываю глаза.

– Ты где был так долго? – это она говорит, очнувшись.

– В командировку ездил.

– Куда?

– В Ереван. К Армену Джанаяну.

Она берет в руки вино и вертит перед глазами бутылку.

– Ты был в Чили.

– Это на обратном пути.

Она вертит перед глазами пузатую коньячную бутылку и кивает.

– Это верно. Не врешь. В Ереван залетал.

– Я никогда нет вру. Только немного фантазирую.

– Сейчас будем пить подарок из Еревана. А завтра – из Сантьяго. Так будет правильно. Ты это знал?

Я поднимаю ее на руки и вдруг понимаю, что мне очень легко, как будто я всегда ее носил из кухни в комнату. Она прихватывает за горлышко коньяк, как будто ее действительно всегда так носили и она тоже знает, что надо взять с собой в далекий путь. Мы уже в постели.

Она горячо шепчет мне:

– Я обожаю пионы… белые с розовыми провалами. Я наврала тебе. Чтобы ты их купил.

– Ты меня проверяла? – я тяжело дышу, поднимаясь на нее, не в силах унять барабанную картечь в своей грудной клетке.

– Не каждому можно себя доверить…

И доверяет. Еще как доверяет!

Я стою перед Паней с такими же пионами и глупо ухмыляюсь.

– Вы кто? – спрашивает она подозрительно и оглядывает меня с ног до головы.

Эдит похожа на Паню только огромной грудью. Остальное у Пани свое – маленький рост, рыжая кудрявая головка с заметной проседью, мелкие добрые зеленые глазки и полные, щедрые руки. У нее еще синяя бородавка у носа-картошки, справа.

– Я Антон Суходольский. Антон Анатольевич. Курьер.

– Наркотики возите? – юмор у них тоже один. Общий, то есть.

– Не доверяют. Бумаги разные. А что там за ними, не знаю. Клянусь морфием!

– Вы что свататься пришли?

– К вам?

– Вопросом на вопрос отвечают только неучи… и хитрые евреи. Вы меня, что, оскорблять явились?

– Нет. Извините. Глупая шутка. Я не буду ни к кому свататься, – и тут же протягиваю ей букет, обернутый в тонкую белую бумагу. – Это вам цветы. Эдит сказала, вы любите пионы.

Она неожиданно улыбается очень кокетливо, жеманно. Берет цветы в полные руки и зарывается в розовые провалы между белыми лепестками смешным носом-картошкой. Шумно втягивает воздух. Потом недовольно отстраняется.

– Что они сделали с цветами! Они теперь все пахнут бумагой, в которую завернуты. Пахнут нынче только люди в метро. И то отвратительно.

Мы все еще стоим в дверях их старой квартиры в сталинском ампирно-вампирном доме.

Паня, не убирая носа из цветов, отступает назад. Я захожу и ударяюсь головой о вешалку, криво свисающую сверху.

– Герка, сволочь! Сколько раз говорила, почини! Пьяница чертов!

Я иду за ней в большую гостиную, темную из-за задернутых штор и несвежих стен. Паня кивает мне как-то неопределенно и исчезает куда-то. Через пару минут она возвращается назад с трехлитровой банкой, полной водой. Из банки торчат мои пионы. Я все еще стою посередине комнаты, у круглого стола.

– Знаете, почему раньше столы были круглые, а теперь квадратные?

– Вычисление квадратуры круга дошло до абсурда?

– Остроумно! Это не вы придумали.

– Квадратуру круга не я, а остальное мое. Вы обязаны ссылаться. Антон Суходольский, лимитед.

– Лимитчик?

– Нет. Лимитед. Но это неважно.

– Так вот, лимитчик, раньше люди садились в круг и любили друг друга по кругу, то есть нежно и обтекаемо. И уважали так же. А теперь каждый норовит усесться во главу стола. Сейчас забыли, что главой стола признает только круг, а теперь кто первый, того и тапки. У нас круглый стол.

Я киваю, топчусь.

– Да садитесь вы! – Паня ставит банку на центр стола и ногой отодвигает мне тяжеленный стул с дырявой обивкой.

Я сажусь и удивляюсь, что такая древность не скрипит, а очень даже крепкая еще.