Андрей Бинев - Похищение Европы

Точка наблюдения у меня образовалась чудненькая. Сразу над технической камерой лифта. Там слуховое окошко имеется, выходит прямиком на окна Казимирова. А морской бинокль приближает все даже до ненужной четкости. Я вижу зубы, лениво жующие мясо. Отвратительное зрелище! И водку он пьет жадно. Алкоголик. Это – точно! Скрывает. Даже глаза закатывает от наслаждения, когда опрокидывает в себя рюмку. Одной не ограничивается. Эдак штук пять за вечер, потом перебирается в спальню и падает замертво. Окна выходят на одну сторону, поэтому всю его вечернюю жизнь можно наблюдать, как говорится, одним кадром. Блондинка та, когда он вдруг отрубился, подушкой его лупила по башке. Бесполезно. Потом погасила свет и сама задрыхла.

На кой черт он обчистил две семьи почти до нитки? Чтобы вот так бездарно гнить по вечерам в холодной гигантской квартире? Идиот! Сволочь! Ничего себе оракул! Богат, как Крез, а всё ему мало!

Это я себя специально распаляю. Тоже опыт подсказывает – чем злее буду, тем ближе к успеху. Справедливая злость придает самоуважение, особенно, когда больше тебя уважать некому.

Теперь, как он выглядит – толстый, даже жирный, очень крупный, белокожий, с мелкими серенькими глазками, с пухлыми алыми губками, лобик небольшой, без морщинок, нос курносый, аккуратненький, волосики светло-русые, реденькие, но без залысин. Иной раз надевает очки, в золотой оправе.

Что еще я о нем знаю? Больше ничего! Но план, тем не менее, созрел как раз на чердаке, когда я в конце четвертого дня наблюдал за Лёнчиком.

Я знал уже, что делать. Так и сказал Эдит.

– Я знаю, что делать. Тебе и Геродоту придется мне помочь.

– Уже!

– Что уже?

– Уже готовы!

– Ты была примерной пионеркой?

– Кошмарной. Однажды прямо на праздничной линейке я на спор сняла с себя юбку и белую рубашку. Галстук оставила. Меня на две недели исключили из этой террористической детской шайки.

– Боюсь, этот опыт тебе пригодится.

– Какой? Пионерский?

– Он самый. Особенно связанный с раздеванием на линейке. Только галстук можешь не надевать. Колготки обязательны. Это возбуждает. Меня.

– Я не поняла, но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Знаю.

– Что?

– Мы его похитим. Иначе все бесполезно. Под охраной и при власти он с нами говорить не станет. Ты с этим согласна?

– А куда мне деваться?

– Некуда.

– Ты точно знаешь, что делаешь? – повторив вопрос, она строго заглянула мне в глаза.

– До определенного момента – да. А дальше, как получится. Ведь что главное в бою?

– Что?

– Ввязаться в драку.

На том и порешили.

В досье появился следующий документ: «план похищения Ленчика Казимирова». Надо было еще придумать, где его прятать, этого Ленчика.

С этим делом помогли Рубинчики. У них еще осталась старенькая дачка по Ярославке, не доезжая пятнадцати километров до Пушкина. Я осмотрел дом. Всё подходит: два этажа с тесными влажными комнатками на каждом и крепкий глубокий подвал. Окна пыльные, одна стена глухая. Поселок небольшой, весь в зарослях дикого колючего кустарника и в разросшихся древних яблонях. Рядом с дачей забытый богом и хозяевами чей-то гнилой домишко с затопленной территорией в шесть соток и обсыпающейся кровлей. Остальные дома далеко и разделены между собой густыми посадками. Между жалким домом Рубинчиков и дорогой на Москву с юга и юго-востока – огромное круглосуточно квакающее и жужжащее не то болото, не то цветущий пруд, а с северной стороны – поросший всякой колючей дрянью высокий холм, на который можно взобраться только стороны дома Рубинчиков и того, другого дома. То, что надо! Ори там, не ори – никто не услышит. Только голос сорвешь.

Я быстро выяснил, на всякий случай, чей тот соседский ветхий домик. Оказалось – рассорившейся еще лет восемнадцать назад семьи ученого-селекционера. Ученый вовремя умер, а его супруга не желает пускать сюда семью его младшей сестры, хотя своих наследников не имеет, и сама не ездит. Документы запутаны ею так же, как ржавая сетка-рабица, окружающая спорные шесть соток. Так что оттуда ожидать проблем не следует.

Рубинчики и покойный ныне селекционер приобрели эти два своих участка хитро – вроде бы по шесть соток, а склоны холма дают каждому еще по две сотки. Использовать их невозможно по естественным причинам – на них удержаться может только скалолаз-перворазрядник. Но приятно сознавать, что ты надул глупую администрацию – они все думают, что у тебя шесть соток, а ты знаешь, что – восемь. Одно это греет душу. Потом я узнал, что это была целиком идея Розы Карловны, сообразительной супруги Израиля Леопольдовича Рубинчика.