Александр Галыга - Предзимние росы

У нас сегодня превосходный день.
С утра колючей мглою моросило,
и в голове металась хренотень,
и в бесполезной суете носило.
Но к десяти открылся небосвод,
и выкатило солнце из-за леса,
и оживило бег байкальских вод,
и мы с тобою не без интереса
глядели на булыжники в воде,
на многоцветье призрачных каменьев…
И у тебя был летний день рожденья…
И вновь, и вновь мы наблюдали, где
из леса паутину на Байкал
растягивал паук – левобережник,
и пихты аромат у влажных скал
пьянил… Причудой форм валежник,
укрытый мхами, создавал уют
картины необыденной и древней…
Как слышно далеко, как тут поют
лесные птицы, сразу за деревней,
и плеск волны, и белых чаек крик!
И отдаленный голос парохода
органным басом все-таки достиг
до берегов, чуть напрягая воду…
И, оттолкнувшись от прибрежных скал,
уплыл назад, как одинокий странник…
И избирал, и знал один Байкал,
кто на сегодня есть его избранник…
И были мы почти оглушены
изяществом великолепных звуков
в империи великой тишины…
И долго кроны кедра и сосны
ввысь улетали, обнявши друг друга.

Под гуденье дорожной шарманки,
вот уже позади Еланцы,
вижу гордые скалы Шаманки,
в молоке Маломорья гольцы.

И Хужир, утопающий в дымке,
крике чаек, паромных тросах,
застывает в стотысячном снимке
и твоих утомленных глазах.

Да и я, как во власти недуга,
то меняя тетрадь на мольберт,
все рисую чудесного друга,
все пишу за портретом портрет.

Он, Ольхон, он суров и прекрасен,
он Байкала достойный венец…
То рассветит, то снова угасит
все тона и оттенки в свинец.

И надрывно, могучей стеною
держит он под Сармою шторма…
Долго пеной его ледяною
наслаждается злая зима.

А когда закует и устанет,
зелень льда загорит, зазвенит,
и еще величавее станет
хрусталем обрамленный гранит.

Яр – красавец остывшим рубином горит
и на паберега, и по реке
в приглушенном малиновом свете царит
полудымка. И там, вдалеке,

на осенних полях, что уже отцвели,
за прозрачным леском у болот,
доставая до сердца, кричат журавли,
журавлят собирая в полет.

Полететь бы и мне вольной птицей большой
над полями, над яром, туда…
И у теплых морей бы согреться душой,
где зеленая катит вода.

Только не улететь от родных деревень,
от погоста, родительских мест,
где на тысячи верст и на тысячи дней
есть один только праведный крест.

Здесь, в родной стороне, где я в детстве бродил,
здесь, у Яра, в тумане цветном,
О местах, о которых так нежно грустил,
вторят мне журавли о родном…

Вновь уйти знакомою дорогой
через мост, где прямо под тобой
вновь Ока певуньей – недотрогой
ускользает лентой голубой.

И тиранит взор воображенья
колоритом пламени закат,
и дурманит свежестью весенней
у реки черемух аромат.

Вновь уйти единственным прохожим
перелесков, балок и бугров,
где надолго будешь заворожен
гомонов лягушечьих хоров.

Кем заведено земное время,
как оно наполнено умно
звуками и запахом растений,
связано и переплетено.

Как земля красива в эту пору!
И когда, уставши, потемну,
возвратясь поднимешься на гору,
и родную взглядом сторону

вновь окинешь. Нету их прекрасней,
сладостнее сердцу моему,
этих вод зеленовато-красных
и черемух в розовом дыму…

Так, терзая зимними ночами,
будоража в сутолоке дней,
предстают красоты и печали
милой малой родины моей.

Столько прожито, столько пройдено,
отшумели мои поезда.
Свою милую малую родину
не забыть бы мне навсегда.

Там в глубинной деревне моей
тихо бабушка век доживает
и не видит, и не слышит годами детей,
даже правнуков многих не знает.

И чем чаще дождями, туманами
свет придавлен в моем окне,
тем отчетливей слышу мамино:
– Не забудь, сынок, обо мне.

До родимых мест как же долог путь
от проблем, от дел, от дорог…
Верю все равно и когда-нибудь…
Как я долго прийти не мог!