Игорь Терехов - Праздник мёртвой листвы. Киноновеллы

В комнату вошел Сергей Путилин.

– Ну что, Всеволод Савельевич, пойдете по этапу, а?

– Это уж как судьба распорядится.

– Пойдете! – Сергей остановился возле подследственного Жолобова. – И попадете в такую зону, что небо с овчинку покажется! Станете «шестеркой», уголовники о вас ноги будут вытирать. Долго ли так протянете, Всеволод Савельевич?

– Не надо меня запугивать, Сергей Георгиевич. Пуганы-с!

– Неужели? – Ласково спросил Сергей.

И неожиданно замахнулся, словно намеревался ребром ладони рассечь переносицу Жолобову. Тот в ужасе закрыл лицо руками.

Сергей бить не стал. Схватил за волосы, потянул кверху.

– Гнида! Сейчас дам бумагу, и ты напишешь все, что знаешь о Батуеве. Собственноручно!

– Ничего не знаю! – Прокричал Жолобов.

– Даю тебе последний шанс! Решайся, ну!

– Что вы меня мучаете?

– Пиши! Потом будет поздно!

– Оставьте меня в покое!

– Покой тебе теперь долго будет сниться, – Сергей со всей силой опустил голову Жолобова на свое колено.

Подследственный взвыл.

– Что здесь происходит? – На пороге комнаты возник следователь Калмыков.

– Ничего особенного. – Сергей поправил прическу Жолобову. – Беседуем с Всеволодом Савельевичем.

– К вам применялось физическое воздействие? – Спросил Калмыков у Жолобова.

– Ну что вы, – возразил тот. – Разве в наших тюрьмах бьют?

– А почему слезы на глазах?

– А это, знаете ли, всё – Сергей Георгиевич! Забавный собеседник. – Жолобов изобразил на лице нечто вроде улыбки. – Такого порасскажет, от смеха помрешь.

– Вот видите, просто пошутили, – сказал Сергей и вышел из комнаты.

Калмыков раскрыл папку.

– Сессия крайсовета выразила протест в связи с вашим задержанием. Прокурор края отменил меру пресечения в отношении вас. С сегодняшнего дня вы свободны. – Калмыков протянул Жолобову бумаги. – Прошу расписаться. Здесь. И вот здесь.

Мастерская Нилы Белан была поделена на две части дощатой перегородкой, задрапированной с одной стороны ситцем с чайными розами – здесь была как бы гостиная, а с другой стороны – голубым панбархатом, это и была собственно мастерская.

В гостиной части стоял диван, низкий столик, стулья, здесь же были полки с книгами, старинными безделушками, стеллажи для картин. В рабочей все предметы подбирались строго по функциональному предназначению: мольберт в центре, этюдники, стеллажи с красками, кистями, бумагой, подиум, картины на стенах и на полу.

– Пойдем, что-то покажу. – Нила потянула за руку Лысенко в свое ателье.

Он поднялся с дивана и прошел за ней на другую половину. Она подвела его к мольберту и сняла покрывало.

Возникла картина. Над горным ущельем возносились горящие кометы с человеческими лицами. И все, изображенное на холсте, – горы, ручей, люди – было завязано в единый композиционный узел, представляющий то ли костер, то ли ритуальный факел, то ли пламя свечи пред ликом Господа.

– Что это? – Спросил Лысенко.

– Моя молитва за тебя, милый. – Нила прижалась к Лысенко.

– Но у нас тогда не было другого выхода. Это был единственный спасительный выход.

– Не надо. Я много раз слышала эту историю. – Нила опустилась на пол перед картиной. – У вас не было выхода. Душманы завалили ущелье. И тогда ты придумал спустить бензин вниз на дорогу. Несколько машин бензина. И поджечь. Ущелье было узкое. Они все сгорели…

– Это была война. – Лысенко опустился на пол рядом с ней.

– Да, это была война. Мне страшно за тебя.

– Все давно позади. – Он обнял ее за плечи.

– Такое неподвластно времени. – Она уткнулась лицом ему в шею. Расплакалась. – Я боюсь за тебя… За себя… За всех нас…

– Ну, что ты, что ты. Успокойся. – Он погладил ее по голове.

– Как ты… не понимаешь, – всхлипнула она. – Дело не в нас… В проклятии… искривленном сознании… силах зла…

– Давай уедем отсюда.

– Куда? – Она вытерла нос, промокнула ладонью глаза.

– Все равно: в Америку, в Германию, во Францию…

– А кто нас там ждет?

– У тебя будет нормальная мастерская, краски, успех.

– Чтобы получить эту конуру, знаешь» сколько лет пришлось вкалывать?

– Там ты не будешь об этом думать.

– Почему?

– Это будут мои заботы. Скажи: поедешь со мной?

– Боже, что ты задумал?

– Ты меня любишь?

– Зачем спрашиваешь? Разве ты не знаешь?

– У меня никого нет, кроме тебя. – Лысенко поцеловал ее в шею. Потянулся к губам, но она уклонилась, и это еще больше разожгло его. – Я хочу тебя! Всегда!