Наталья Прокофьева - Визитер

В театр меня привел все тот же Валька Журавлев, решивший взять надо мной по мере своих скромных возможностей шефство. Он же познакомил с Главным режиссером Анатолием Петровичем Замысловым, которого за глаза все называли «Сам», зав. литчастью Лидией Сицкой, 30-летней чрезвычайно привлекательной женщиной и с Дашкой, которая работала кем-то вроде секретаря или курьера. «Сам» и Лидия, скорее всего, не очень даже и запомнили, что Валька нас знакомил, тем более что Валька был в театре отнюдь не на первых ролях. Но я решил, что это знакомство дает мне право через несколько дней позвонить в литчасть и предложить пьесу – все-таки не с улицы человек пришел.

От природы я не так уж и застенчив, но с тех пор, как стал писать, у меня сложился еще один неприятный комплекс. Когда я отдаю свое произведение кому-то, от кого зависит его судьба, оно вдруг начинает казаться мне глуповатым и даже стыдным, и только усилием воли я заставляю себя не убежать в последний момент. На моем лице появляется противное собачье выражение, видеть которое я, естественно, не могу, но ощущаю, отчего становлюсь еще более неловким. Когда такое существо приносит пьесу, и, заикаясь, не может толком объяснить, о чем она, ее засовывают в самый дальний ящик и забывают. Судя по тому, что пьеса лежала у Сицкой уже почти полгода, так оно и случилось.

Валькины хлопоты имели и еще одно неожиданное последствие – в меня влюбилась Дашка. Не думаю, чтобы в меня нельзя влюбиться. Располагая довольно приятной наружностью, я могу быть и легким, и остроумным с людьми, от которых не завишу и в тех случаях, когда в настроении. Наверное, Дашка увидела меня именно в этой ипостаси. И к тому же напридумывала что-нибудь вроде непризнанного гения, который рано или поздно будет признан, в чем ей обязательно предстоит сыграть важную роль.

Но как объект для любви я ей совершенно не подхожу. Я старше лет на пятнадцать, то есть почти вдвое, но ничего не могу ей дать по той простой причине, что у меня ничего нет. Я не могу ни обустроить ее жизнь, ни помочь ей устроится в жизни самой. И на роль Пигмалиона я не гожусь, а в Пигмалионе Дашка, год назад приехавшая из Козельска, путавшая ударения и считавшая хорошим тоном современный тинейджеровский сленг, ой как нуждалась. К тому же я боялся шквала ее любви и не знал, что с ним делать. Но Дашка постоянно звонила, находила поводы для встреч и раздражала меня томным, с поволокой взглядом.

Мы сидели напротив друг друга в моей маленькой обшарпанной кухне. Я пил водку, закусывая маринованными огурчиками и бутербродами с любительской колбасой. Дашка тоже выпила пару рюмок, глаза ее заблестели.

– Сашенька, хочешь, я завтра приду утром и уберусь у тебя в квартире? – спросила она.

– Не надо, – довольно резко ответил я. Я не люблю, когда мне делают одолжения, тем более, когда их делают женщины. Им сразу начинает казаться, что они получают какие-то права на меня. Сегодня я впервые за год знакомства о чем-то попросил Дашку, если не считать того случая, когда мне надо было выяснить, на месте ли Сицкая, и, пожалуйста – уже она убираться хочет, а потом белье постирать надумает, а там, глядишь, и замуж намылится…

Дашка обижено протянула:

– Как хочешь… Только отстойно уж больно у тебя. Окна бы помыть, и плиту, и пыль с книг вытереть.

– Не переживай. Главное, чтобы помыслы были чисты.

– Это как?

– Ну, например, чтобы не лелеять тайной мысли соблазнить тебя…

Дашка покраснела до корней волос, а услужливая память опять вызвала образ утреннего визитера, и я подумал, что если бы заключил с ним соглашение, пришлось бы совращать Дашку, никого более подходящего на роль соблазненной девицы в своем окружении я не видел. Я был уверен, что Дашка, несмотря на легкомысленный камуфляж, действительно девица в прямом и изначальном смысле этого слова, и ее соблазнение может обернуться тем, что как честный человек я должен буду на ней жениться, а жениться на ней мне совсем не хотелось. Да и мысль о соблазнении не зажигала. Я бы соблазнил, и с превеликой радостью, но другую. Не знаю, какой Пигмалион над ней поработал, или это была сама природа, но она являла собой нечто, близкое к совершенству, и, в отличие от Дашкиных, несколько тусклых и выражающих лишь примитивные эмоции глаз, зеленоватые ее глаза искрились весельем и туманились печалью, от серьезности переходили к легкой насмешке, а в меру строгая одежда только подчеркивала изящество фигуры. Но та, другая, была мне недоступна. Количество окружавших ее мужчин значительно превышало среднестатистическое. В ее кабинете всегда стояли роскошные букеты, а перед кабинетом крутилось авторы, актеры и поклонники, причем и авторам, и актерам ничто не мешало быть и поклонниками тоже. Не знаю, пользовался ли кто-нибудь ее особым расположением, но моей скромной особе в этой пестрой толпе явно делать было нечего. А звали ее Лидия Сицкая, для меня и других малых сих Лидия Степановна.