Евгений Федоров - Большая зона. Книга 2. Ироническая проза

Наступило некоторое замешательство. На Нину Петровну жалко было смотреть: она готова была расплакаться.

– Макитра! – пробурчал довольно громко по-украински Гена Поляков.

– Хуже! Ворона! – добавил Миша Гимпельман уже в полный голос. Касаткин стал покашливать (признак волнения), но смолчал.

Тут же стоящая впереди строя «широкая спина» повернулась и со значением посмотрела на строй. Все притихли.

– Ну, теперь все мели – мои, – то ли в шутку, то ли всерьез брякнул отважный капитан Григорьянц Хрущеву.

А ты (по-свойски, на «ты» ответил Хрущев!) позвонишь «крестной», если что!

И – охраннику:

Дай капитану свой номер телефона, иначе его не соединят!

Хрущев похлопывал капитана Григорьянца по спине и улыбался во весь рот: его ведь снимали камеры, и неловкость положения не должна была быть зафиксирована, а то наплетут журналисты чёрт те чего мистического, вроде конца карьеры… (как в воду глядели!)

– А я уже один раз вашим крестником был, – осмелел Григорьянц.

– Как так? – удивился Хрущев.

Капитан т/х «Карл Линней» Борис Григорьевич Григорьянц. Фото: личный фотоархив

– А мне на выпуске из училища вместе с погонами и кортиком вручили ваш Указ о демобилизации, – улыбался Григорьянц в усы, – вот весь наш выпуск флотских офицеров и прозвал вас «крестным отцом». И все теперь на гражданке.

– Ну, вот видишь как хорошо вышло: получил такое прекрасное судно, ты тот же самый командир, только не военный! Пока – не военный! – пошутил Хрущев со значением, обнял капитана за плечи и развернул к объективам камер: для истории!

Тем временем Нине Петровне подсунули вторую бутылку шампанского, предусмотрительно заготовленную Владимиром Касаткиным, в расчете «на дурака», как оно и произошло.

Вторую бутылку уже втроем: Нина Петровна, Хрущев и Григорьянц качнули с такой силой, что шампань взорвалась у борта, как граната!

Наверху, на скуле, боцман со шведскими рабочими под звуки оркестра сдернули белое полотнище, под которым было второе полотнище с новым названием – «Карл Линней». И все захлопали под вспышки блицев.

Нине Петровне объяснили, что отныне ее фото вместе с горлышком от бутылки, будет красоваться в специальном ящичке в кают-компании.

Конечно, предыдущую кандидатку в «крестные» спешно убрали из кают-компании еще на рассвете.

Хрущев рвался на судно, осмотреть его, да и банкет, вроде бы, положен! Но ему вежливо отказали, сославшись на график пребывания. И намекнули: объект сложный, не изучен охраной из-за недостатка времени. Последний аргумент оказался самым убедительным: недавно произошло покушение на лидера в известной всем стране (1963 г., США!)

Торжество для прибывших закончилось шампанским на импровизированных столах, но у оставшихся на судне залёг на душе осадочек.

И, как потом выяснилось, – не зря…

В августе 64-го мы «крестили» судно и приняли его, в ноябре 64-го Хрущева отправили на пенсию.

А в декабре 64-го, через три месяца после крещения, по пути в Южную Америку, на Патагонский шельф, «Карл Линней» сел на мель. Мистика! В проливе Каттегат, рядом с мысом Скаген. Прямо напротив его «Альма-матер», напротив верфи в Гётеборге, где он был зачат и рожден, и так неудачно окрещён!

Звонить было уже некому, да и незачем. С мели снялись без повреждений и продолжили рейс. Но, как было не вспомнить морякам неудачный обряд «крещения» судна? Как будто на судно натянули «порчу»… А возможно, это было только совпадение.

Капитана и второго штурмана, конечно, наказали, «на память о крёстной матери»…

Мальвина загорает на капитанском мостике топлес!

Стук в дверь каюты старпома Владимира Касаткина прозвучал, ну что ни на есть – в становую жилу! Владимир как раз только что откупорил бутылку холоднющей «Столичной» на смачно упакованном столе: среди свежих испанских помидорчиков и огурчиков пламенел огромный, по локоть, свежесвареный лангуст – с десяток дней, как из Африки!

Кого там черт несет? – в полголоса пробурчал постоянный гость старпома Геннадий Поляков, начальник судовой радиостанции (по жизни – «Маркони»), – лепший друг и надежный товарищ.

– Come in! Войдите!, – крикнул Касаткин и со значением посмотрел на Полякова: мол, работа есть – работа, потерпи.